Cвиданка

В зону я попал не случайно. Детство прошло кое-как, в вечной ругани родителей, а закончилось, когда отец избил маму до полусмерти, а я, хилый от недоедания и недосыпания второклассник, подошёл к нему со спины и что есть силы ударил молотком по затылку, тем самым отомстив за ежедневные порки ремнём, за мамины слёзы, за всё то зло, что он ежедневно и ежечасно культивировал внутри нашей маленькой семьи. Отец не умер, но остался инвалидом, к нам он из больницы не вернулся, решил уехать к себе на родину, где счастливо спился и через год попал под грузовик, с летальным исходом.

Остались мы с мамой жить вдвоём, замкнутые в свои мысли и переживания, но время лечит, и мама научилась улыбаться, иногда громко и заразительно смеялась над шутками подруг, посвежевшая, красивая, сбросившая тяжкий груз побоев и оскорблений, а вскоре появился Павел. Он был на несколько лет моложе матери, работал на заводе и стал жить у нас, большую часть времени проводя с мамой за ширмой, на её кровати. Видя это, я уходил из дома, чтобы вернуться затемно. Мне тогда было уже 12 лет, я воспитывался на 5% в семье (маме было некогда, новый муж отнимал всё время), на 5% – в школе и на 90% на улице, среди таких же «зелёных» шалопаев и парней постарше. Мы пили портвейн, курили папиросы «Беломорканал» и «Север», лихо закусывая мундштуки, вечером ходили по улице компанией человек пятнадцать, громко улюлюкая на разбегающихся девчонок и редких прохожих. В это время я серьёзно увлёкся спортом, не бегом, не боксом, а тяжёлой атлетикой и «качалкой». После года занятий нарастил мышцы, набрал силу и пользовался среди своих пацанов, да и дворовых команд нашего района, авторитетом. Учился я из рук вон плохо, переходил из класса в класс со сплошными натянутыми тройками только благодаря тому, что отстаивал честь школы, района, города на различных соревнованиях. Спорт захватил меня до такой степени, что в небытие ушли и шпанистые друзья, и подростковая заинтересованность девчонками, и от семьи дистанцировался. Отчим с мамой или неплохо, он её не обижал зная, что есть защитник, на совести которого уже был инвалид-папаша. Мама меня искренно любила, поругивала, правда, за учёбу, но ярко сияла глазами и улыбкой, читая в местной газете о моих успехах в спорте. Так продолжалось до 17 лет. Я легко сдал нормы, сначала кандидата, а потом и мастера спорта, был третьим на всероссийской олимпиаде в своём весе, но однажды, на заурядных областных соревнованиях, решив побить все рекорды, взялся за неподъемную штангу и порвал связки на руках, провалявшись после этого с месяц в больнице. Меня вылечили, но приговор врачей был суров – про спорт забыть, а то останусь инвалидом. Это был конец, потому что я не представлял себя без тяжелой атлетики, без ежедневных тренировок в родном спортзале, спортивных состязаний, медалей, славы. Первые недели после больницы я ходил, как потерянный, пробовал упасть в запой, но через три дня не понравилось, и я пошёл в родной спортзал, увидел ребят, услышал слова сочувствия и утешения, сел на скамейку и невидящим взглядом уставился на помост, где парни тренировали жим. На плечо опустилась ладонь, я резко обернулся и увидел своего тренера Николая Ивановича, самого дорогого человека после мамы.

– Сергей, я рад, что ты пришёл, а то уже хотел звонить. Жалости от меня не дождешься, сам виноват, никто не заставлял брать этот вес, рыдать не будем, ты ещё совсем молодой, всё впереди!

– Николай Иванович, – я чуть не расплакался, – но кроме штанги я ничего не умею, после школы даже в технарь не пошёл!

– Ничего, потом заочно отучишься, а пока, – он жестом приказал мне подняться и следовать за ним в тренерскую. Там, под крепкий чай, и определилась моя дальнейшая судьба. С огромным удивлением я узнал, что групировку «Спортивные», которую боялся весь город, создал и уже два года крышует мой тренер, который всем нам всегда казался мягким и добрым человеком. В общем, я получил предложение, от которого не отказываются и уже через неделю вышагивал в новеньком спортивном «Адидасе» и крутой кожанке по нашему колхозному рынку в компании с двумя «шкафами» и собирал дань с лоточников. За год я, как говориться, «поднялся» – появилась своя квартира, правда,«однушка» на окраине, но лиха беда начало, иномарка «Форд», правда шестилетка, но то ли ещё будет, связи, девчонки, сауны, и всё это закончилось внезапно и неожиданно. У Николая Ивановича были прикормлены все: и милиция, и администрация, даже кто-то в ФСБ, но в область пришёл новый начальник УВД, и произошёл сбой. Мы поехали на очередную, ничего не значащую «стрелку» с залётными питерцами, поорали, поломали кому руку-ногу, кому рёбра, и там же, на пустыре, нас обложил ОМОН, выпотрошив из нас стволы и прочие прибамбасы и доставивший нас в полном составе в КПЗ, а на следующий день, по быстрому постановлению суда – в СИЗО.

Не буду рассказывать, как сидел полгода в двенадцатиместной камере с тридцатью соседями и ждал суда, как плакала мама, услышав приговор – пять лет, слишком тяжелы воспоминания. Привезли с судилища в камеру – осужденку, а через неделю – этап, благо недалеко, в соседний город, знаменитый своими оборонными заводами, да «красной» зоной общего режима. Ещё на следствии, в тюрьме, я познал все «прелести» зэковской жизни. Особенно меня не напрягали, получив с воли маляву, кто есть кто, да и посмотрев на мои бицепсы, вряд ли кому-нибудь пришла в голову идея ссориться по крупному, но «крещение», как и все первоходки, я получил, и закрепилось за мной погоняло «спортсмен». В зоне я обжился быстро, «семейничал» с авторитетными людьми, регулярно получал от мамы дачки. Все мои деньги ей удалось забрать раньше, чем милиция их конфисковала, а потому большие китайские сумки с продуктами и куревом для друзей, я получал на КПП каждую неделю. В отказ от работы, как блатные, я не шёл и трудился в рабочей зоне на изготовлении мебели, ровные отношения были, как с товарищами по отряду, так и с администрацией лагеря. Время летело, все дни были монотонными до одурения: утренняя поверка, работа, часовое занятие на тренажерах, изготовленных самими зэка, вечерняя поверка, сон, и всё по новой. Пролетели первые полгода, и подошло время положенной долгосрочной свиданки. Друзья по отряду с восторгом рассказывали о встречах (целых трое суток!) с жёнами, матерями, о том, что за эти сутки забываешь, где находишься, глотая радость встречи с родными большими глотками. И вот, накануне женского праздника 8 марта, меня пригласили в здание лагерной администрации. Там я подписал бланк правил повеления на длительном свидании и с разрешения хмурого майора – «кума» зоны, позвонил домой. Трубку поднял Павел, обрадовался, заохал и быстро передал её маме.

– Здравствуй, мам…

– Здравствуй, Серёженька, родной! Ты как, из зоны, да по телефону?

– Разрешили. Мама, у меня срок свиданки подошёл, можешь приехать на 3 дня?

– Ты ещё спрашиваешь, когда и что привезти?

– В любой день, привезёшь, что в передачках передаёшь, ещё носки, трусы, да сама знаешь, что нужно.

– Я завтра же приеду!

– Завтра праздник.

– Вот и проведу его с тобой, мой золотой, жди!

– Спасибо, мамочка!

Я чуть не расплакался, слушая родной, до сердечной боли знакомый, голос, хлюпнул носом и положил трубку.

– Когда приедут? – спросил майор, глядя в сторону.

– Завтра.

Он пододвинул ко мне лист бумаги и ручку.

– Напиши имя и фамилию матери, я передам на КПП, а сам завтра к обеду будь готов, вызовут.

– Спасибо.

– Свободен!

Весь день я провёл, как в тумане, а наутро в голову полезли разные мысли: вдруг мама почему-то не сможет приехать, вдруг что-то случится и мне отменят свиданку? Я не находил себе места, пока, ближе к вечеру, не прозвучало в проходе отряда:

– Панов, на выход!

Я схватил с тумбочки пакет с необходимыми вещами и бегом устремился к дверям, успев пожать руки семейникам, которые поздравляли с первой свиданкой, пересёк плац и остановился перед одноэтажным, покрашенным в весёлый салатовый цвет, зданием. Внутри, на входе, меня ошмонал прапорщик-комендант, просипел: « Иди в четвёртую!» и обернулся к вновь прибывшему зэку, чтобы оформить и того. С рожью в коленях, с красным лицом, я открыл филёнчатую дверь с табличкой « Комната 4» и увидел маму, сидящую на стуле.

– Мама! – бросился я к ней, распахнув руки, слёзы навернулись на глаза, дыхание перехватило.

– Серёженька! – Мама обняла меня, она плакала, и слёзы двумя дорожками стекали мне на плечо.

– Серёжа, – ещё раз повторила она дрожащим голосом, обмякла и опустилась на стул. Я испугался, что от переживаний, мама может потерять сознание и опустился на колени около неё внимательно всматриваясь в это родное, с детства любимое лицо, я целовал её глаза, руки и шептал: « Мамочка, успокойся, вот он я, живой и здоровый.»Мама открыла глаза и улыбнулась.

– Прости, сыночка, я так ждала этого момента, что переволновалась и испугала тебя, больше этого не будет.

Она крепко поцеловала меня в висок, вытерла слёзы и встала, поправив юбку и блузку.

– Сейчас мы с тобой сядем и обо всём будешь мне рассказывать, а я буду тебя кормить. Кушать хочешь?

За окном уже стемнело, и я вспомнил, что за весь день во рту маковой росинки не было.

– Очень хочу, – ответил я маме, и она тут же засуетилась, расстёгивая сумки, доставая какие-то кастрюльки, термосы, судки и массу пакетов.

– Сейчас, Серёжа, я всё разогрею, мне уже показали, где здесь плиты газовые находятся. Я, пока тебя ждала, с одной женщиной разговорилась, она уже в третий раз к сыну приезжает и всё знает.

Я смотрел, как мама всё заботливо расставляет на столе и любовался ею. Маме исполнилось 39 лет, и она была красавицей в полном смысле этого слова: длинные, светлые волосы, фигуристое тело с ровной осанкой. Когда жили с отцом, мама была похожа на серую, молчаливую мышку, но избавившись от этой вечно пьяной обузы, она расцвела, а я очень-очень любил её. Мама ушла на кухню, в конец коридора, я скинул надоевшую за эти полгода зэковскую хэбэшную робу с полоской – «паспортом» и переоделся в цивильные футболку и спортивный костюм, заботливо мне привезенные, сел на кровать и стал задумчиво грызть сухарик, я их с детства люблю. Мама, раскрасневшаяся от готовки, вошла в дверь, неся в руках кастрюлю и тут же ушла за сковородой с шипящими кусками мяса. Мы чинно уселись, но в дверь раздался стук, и зычный голос дубака-контролёра позвал на поверку. В коридоре, кроме меня, выстроились ещё пять человек незнакомцев, видимо из других отрядов. Прапорщик быстро закончил перекличку, закрыл журнал и распустил всех по комнатам.