(сюжет для кинофильма) Андрей родился и до четырнадцати лет жил в деревне. Деревня была глухой даже в их районе. Три часа на машине до районного городка, и ещё семь по трассе до областного центра. Жил Андрей как все мальчишки в их деревне. Ходил в школу, лазил, где попало. Дрался, мирился, играл, помогал родителям на огороде и со скотиной. Начал разбираться, и неплохо, со всякими механизмами. Две особенности выделяли его из всех мальчишек: с пятого класса он вдруг стал учиться на отлично, и удивительное телосложение. Учиться его никто не заставлял. Понравилось понимать, что говорит учитель, что пишут в книгах. Запоминалось всё на раз. Ни игры, на какие другие дела не могли отвлечь его от домашних заданий. Правда, он их быстро разделывал. Телосложением он удался ни в мать, ни в отца. Белобрысый ...
Эрик свалился на пол, забился под раковину и разрыдался, по-детски навзрыд, не стесняясь меня, а может быть, уже и не замечая. – Выйди: – наконец простонал он, закрывая лицо руками. И этот его стон, и этот жест получились ну такими обреченными и жалкими, что я упал перед ним на колени. – Господи, Эрик, прости меня, какой же я скот. Прости, малыш! Я начал целовать руки своего друга, затем глаза, вытирая его горькие слезы своими губами. – Пожалуйста, прости меня, я клянусь тебе, что больше такого не повторится. – Умолял я несчастное, забившееся под раковину существо и продолжал в каком-то неистовстве целовать его. – Я, я: – Эрик задыхался и не мог больше вымолвить ни слова. Я взял Эрика на руки и отнес в спальню, он вяло отбивался от меня, но потом, притих и приник головой к моей груди. ...
Вопреки моим страхам, Виктор принес из кухни аптечку и начал обрабатывать раны на моих ягодицах. – Зачем ты мне наврал? – спросил он, смазав синяки и раны йодом. – Виктор, поверь, – просипел я сорванным горлом, – у меня ничего с Эриком не было, я просто поехал к нему, просто не мог оставаться один. Мне было больно говорить, но я старался произносить слова громче, чтобы он услышал меня. – Мы с ним теперь просто друзья, между нами ничего нет, поверь мне: Когда ты позвонил, я испугался, что ты бросишь меня, и поэтому соврал: Мне было невыносимо в этой квартире, когда ты ушел к Кристине, ты даже ничего не сказал мне, унесся к ней, а мне что оставалось делать: Пожалуйста, я умоляю тебя, ну, прости меня: Я униженно поцеловал руку своего повелителя, а Виктор обнял меня и начал укачивать как ребенка. ...
Мне казалось, что после своей жестокой выходки Виктор будет извиняться или, по крайней мере, будет со мной любезен, а он и не думал раскаиваться, нет, он был холоден и, что самое обидное, заставил меня считать себя виноватым. Во мне действительно поднималась волна раскаяния, мне вдруг стало стыдно и за свои мысли, и за поведение. Я, не раздумывая больше, прижался лицом к коленям своего любовника и в этот миг почувствовал и осознал, что сделаю для него все. – Тогда докажи мне, что ты исправился и будешь хорошим мальчиком! В доказательство моего раскаяния, он потребовал немного и я сам расстегнул ширинку на его джинсах. Я старался доставить ему наслаждение, ласкал ртом, засасывая в самое горло его член, облизывал головку, и сам чувствовал, как возбуждаюсь, оттого, что доставляю удовольствие ...
Виктор повис на мне, цепляясь руками за одежду, но не удержался и соскользнул вниз к моим ногам. – Прости, сжалься! – запричитал он. – Делай что хочешь, только: только: – он задохнулся от слез, – только не бросай меня, умоляю, не бросай: Я не обратил внимания на его стоны, стряхнул с ног его руки, брезгливо отряхнул брюки и вышел под дождь. Вмиг стало холодно, ледяные капли проникли за воротник, а он вышел за мной на крыльцо в одной футболке: " не уходи!" Я не оглянулся, мне стало безразлично, да и что теперь-то сделаешь, я все решил, и свое решение не изменю. – Пожалуйста, пожалуйста, умоляю: – он снова вцепился в меня, налетев ураганом, и я почувствовал, как сотрясается тело несчастного Виктора. – Ну что ты, что ты, – я погладил его по голове, почувствовав, как он льнет к моей руке, ...
А впрочем. впрочем, поднадзорные бобики и прочие наголо стриженые юные интеллектуалы могут под неусыпным присмотром невидимых бобиковедов резвиться на свежем бесплатном воздухе как угодно долго, выкрикивая свои бесконечно толерантные лозунги и тем самым поднадзорно и даже продуктивно отвлекая внимание почтенных обывателей от всякой европейской и прочей отечественной недвижимости, но – жизнь есть жизнь, и она, эта жизнь, идёт своим чередом, не взирая на всяких бобиков и прочих ликообразных деятелей и даже полководцев на фронте отечественной гомофобии. Может быть, мой читатель, и не стоило обо всём это говорить – о Петре и Платоне, о Зевсе и Лукиане, о Цезаре и о Гитлере, но – пока мальчики спали – я оглянулся на миг назад, чтобы увидеть еще раз залитую солнцем праотчизну – и, оглянувшись ...
– Алик! – Да, папа. – Иди-ка сюда! Покажи мне свою ногу, что это у тебя за странные носки? Сердце мальчишки замерло. Идиот! Он забыл надеть носки поверх Этого. Но деваться некуда. – Вот. – Что?! Я не верю своим глазам! А ну, снимай штаны! – Пап. – Быстро! Дрожащие руки справляются с ремнём, расстёгивают пуговицу и джинсы медленно ползут вниз. Это так приятно-чувствовать как грубая ткань трётся об нежный нейлон колготок, ощущать эту мягкую прохладу, но. – Ублюдок! Резкий голос возвращает его в реальность – Я сколько раз тебе говорил, чтобы ты не смел напяливать на себя эти тряпки! Говорил? – Да, папа. – Что-да?! – Говорил. – А ты что сделал? – Напялил. – Громче! – Напялил! – Урод! Ну, ничего, сейчас я тебя самого напялю так, что ты сидеть не сможешь, не то что всякую дрянь на себя тащить. ...
Потом, конечно, они еще раз сходили под душ – уже вдвоем и даже сразу и одновременно. но если ты, мой читатель, по причине знания реальной жизни или в качестве очевидца или даже участника вполне реалистичных банных историй сейчас подумал, что там, то есть в ванной комнате, началась настоящая оргия либо что-либо в этом роде, то я должен тебя, мой проницательный читатель, огорчить: никакой оргии, а также прочего целомудренного непотребства в ванной не случилось. Неугомонный Ростик, правда, пару раз потрепал под упругими струями воды Ваниного петушка, но висящий вальяжно петушок, словно не узнавая маленького Ростика, никак на это вполне безобидное заигрывание с ним, с петушком, не отозвался. да и поздно уже было, – спать Ваня и Ростик легли вместе, и легли в более чем естественном виде: по ...
Правильно. Для начала, как минимум, нужно было смазать. Да, мой читатель, да: любое, даже самое банальное знание переедаётся либо от более опытных ветеранов неопытным несмышлёнышам и прочим неофитам, либо – добывается путем проб и ошибок уже собственных; Ваня и Ростик шли по второму пути. и опять-таки, мой терпеливый читатель, я вовсе не хочу сказать, что Ваня, студент первого курса технического колледжа, совершенно не имеющий никакого личного опыта по части проникновения в туго сжатые отверстия, никогда не слышал применительно к анальному сексу хотя бы о таком общедоступном слове, как "вазелин". слышал, и слышал неоднократно!"С вазелином", "с вазелинчиком" – говорили-шутили и в школе, и в колледже, когда возникали-накатывали всякие неоднозначные разговоры. но, как теперь оказалось-выяснилось, ...
Ваня, студент первого курса технического колледжа, смущенно медлил, доставляя своему петушку извращенные страдания. Конечно, – думал Ваня, скользя безнадзорным взглядом по совершенно не смущающемуся своей наготы маленькому Ростику, – Ростик. – думал Ваня, – ещё маленький. то есть он младше. младше. хотя, если посмотреть на него, на Ростика, с другой стороны. с другой стороны – не такой уж он и маленький, каким все привыкли его считать. вон какой у него, у Ростика, нехилый петушок! Ну, и что? – думал Ваня пролетающими со скоростью света мыслями-пулями, – что с того, что маленький Ростик уже не такой уж и маленький? Ростик – брат. младший брат, и он, Ваня, его любит. да, любит этого коварного и вместе с тем такого непосредственного Ростика. и что, в конце концов, произойдёт плохого, если ...
