Без ансамбля

Тина поднимала мне навстречу ягодицы, запрокидывала голову и негромко вскрикивала, когда член упруго упирался внутри неё.

Ритм нарастал. Оханья моей партнерши сливались в единый громкий звук, настолько продолжительный, что, казалось, ей вообще не нужно дыхание.

Потом её ногти глубоко вонзились в пористую кору, на коже резко выступил обильный пот.

Слёзы и яростные сотрясения тела Тины в глубоком оргазме заставили меня вновь взорваться. Отчаянным ударом члена сопровождал я каждый новый толчок спермы.

Будто со стороны был слышен мой хриплый рёв, сопровождавший оргазм.

Обессиленные мы упали среди корней, продолжая прикасаться друг к другу губами, коленями, грудью.

По ногам Тины, смешиваясь, обильно текли наши соки. Футболка была пропитана ими насквозь.

Запахи земли, листьев и трав едва пробивались сквозь бурную кантату нот любви.
Вечерние тени делали её тело преувеличенно рельефным. Я баюкал на руках мою маленькую любовницу, сидя прямо на земле возле той самой осины. Тина сладко потянулась и снова подставила губы для поцелуя.

– Ты замечательный. Я рожу тебе детей. Много! – заверила она меня.

– Не торопись, вдруг у меня есть непримиримые недостатки.

– Ну, может мелкие. А так ты мне подходишь. Во-первых: – ты сильный и большой и член у тебя такой большой, что я даже боялась. Во-вторых: – ты очень нежный – она снова поцеловала меня – и страстный очень тоже. И еще, мне очень понравилось, как ты читал стихи и потом пел. Я даже тебе "браво" кричала.

Вот это новость. Недаром считается, что судьбы предрешены.

Мелкие цепочки случайностей и совпадений неумолимо сводят людей вопреки их планам. Любое самое невольное и краткое столкновение мужчины и женщины завершается полной оценкой возможного, (вдруг!), партнера. И вся твоя жизнь становится известна по одному повороту головы, по интонации случайной фразы.

– А еще, как ты работал. Я просто залюбовалась, как ты работал. Другой бы – бросил, нафиг, эту бетономешалку. А ты всё вычистил, чтобы не схватилось, хотя и чужое это.

Я поцелуем прекратил этот поток славословия.

– Тина.

– Что.

– Ти-на. Тина.: надцатилетняя. Вечно девчонка. Вот ты кто.

– Знаешь, ты мне совсем родной. Роднее сестры.

– Почему не брата?

– Потому, что у меня сестра, Анжела. Только она дома осталась с ребёнком.

– Дома это где?

– Псковитянка я. Из древнего города.: квартира 140, шестой этаж. – дурачилась Тина. –

– Теперь будем тебя допрашивать. Ты кто у меня по гороскопу?

– Вес.

– Весы? Нет, ты не можешь быть "весами" у меня сексуальная несовместимость, – авторитетно заявила Тина и тут же искренне рассмеялась.

– Вот я глупая, да?

– Нет, не глупая. Просто дождь начинается, – ответил я, отпуская её.

Наскоро простиранная в озере футболка не выдала своей судьбы, потому, что ничем не отличалась от насквозь мокрого платья Тины.

Мы ввалились в общую комнату стройотряда именно в тот момент, когда последняя миска с салатом была торжественно водружена на стол, а первая бутылка водки готовилась расстаться с крышкой.

Тина, останки трусиков которой были торжественно водружены на сук неподалёку от памятного для нас места, явно нервничала по поводу мокрого и потому прозрачного платья. Хотя за пару минут до этого она поделилась со мною необыкновенно ярким переживанием. Оказывается, женщине может быть очень приятно бежать с обнаженной под коротким подолом вагиной и чувствовать малейшее дуновение и ласкающий холодок, возбуждаясь от одной мысли о своей открытости.
Мы торопливо юркнули в одну из комнат, где стояла кровать Тины и были её пожитки.

– Отвернись, – попросила Тина.

Существует большая разница между торопливым стаскиванием мокрого платья и, пусть торопливым же стаскиванием такого же мокрого платья в радостном безумии любви. Я тоже завозился, выжимая штаны и футболку.

– Артур! – тихо позвала Тина.

Я обернулся. Она стояла пленительно прекрасная в резком свете стоваттной лампочки без абажура, с мокрыми длинными волосами, с высоко торчащими грудями, с темной полоской желанного паха. Порывисто подойдя ко мне, Тина на секунду прижалась изо всех сил, поцеловала долгим знойным поцелуем и подтолкнула – "иди".

Я окунулся в наполненную народом комнату, где явственно вызревала пьянка.

– А это наш Левитан, гений рифмы и паузы, заслуженный мастер спорта по прикладному словоблудию Арту-у-ур! – Макс исправно выполнял функции тамады и массовика-затейника.

– Пропустившему вторую мы сейчас нальём штрафную!

– Не гони, Макс. Водки мало. Двадцать рыл – шесть бутылок – зашипел я. Пить отчаянно не хотелось.

– Не боись, взяли девки самогону для улёту и догону! – бодро отрапортовал тамада.

– Ну, скажи тост, Артурчик, – капризно проныла длинная носатая девица, закинувшая ногу на колено нашему ударнику (в смысле музыканту, играющему на ударных инструментах) Грише, по метрике – Георгию.

– "Тост" (тупая шутка).

– Ну, ты нормально скажи! – не унималась девица.

– Правда, Артур, скажи. Ты ведь умеешь, – подключилась мордастая в нашивках, – мы чуть не разревелись, когда ты стихи там читал. Давай ещё, пожалуйста.

Раздался шум поддержки

Кто-то из наших пнул меня в ногу, в смысле: "давай, работай, – дамы хотят". И я сказал:

– Обычно говорят "я хочу выпить за:", но я хочу не только выпить. Я хочу поднять тост. Хочу сказать, потому что это мой способ передать то, что я чувствую. Именно способность переживать чувства, большие чем ощущения делает жизнь человека прекрасной и именно способность разделять чувства делает человека человеком. Я так сейчас считаю.

И сейчас я чувствую, что здесь нам рады и, может быть это первая ступенька новых прекрасных чувств, к которым человек вечно стремится. Так, что мой тост – за прекрасные чувства, которые нам суждено испытать в этой жизни.

Пауза, наполненная общим молчанием, лопнула чьим-то робким "а стихи?".

– Стихи будут такие: не слишком известные но, может быть просто соответствующие сегодняшнему настроению:

Чувства.

Они

Во мне –

Как огни,

Как с нег в снег,

В ветра вой.

Я – ветру – свой.

Ты – свет глаз.

Как газ

Неощутим покой.

В чувств токе тела нет.

Лишь слово.

Взгляд.

Свет.

Напряженной до мурашек кожей я чувствовал, как Тина вслушивается в эти слова, зная подлинный, главный их смысл, отзываясь, как отзывается струна, тронутая смычком. По взглядам и жестам тех, кто сидел передо мной я понял, когда она вошла, не в силах больше терпеть перепонку двери. Желая видеть.

Заглотил. Выдохнул. Схватил колбасу. Мне была, в общем-то, безразлична реакция остальных, потому что Тина уже обожгла моё ухо шепотом лукавого "браво!".

Ну, ты даёшь! – раздался возглас мордастой, сопровождаемый выразительным округлением глаз, – ведь, слова просто, а как пронимает! Ты ж талант!

Ага, – подключился Макс, – он однажды инструкцию к лекарству прочитал, так пол-зала рыдало! А вторые пол-зала – тошнило.

Дружный хохот вывел компанию в привычное русло.

Я сел на тумбочку и уступил Тине свое левое колено. Хотя, больше сесть было и некуда.

Полу-стакан водки лопнул в пустом желудке облаком блаженного тепла. Жуткий голод пригнул меня к тарелке. Тина, наблюдая, как в меня проваливается пища, многозначительно улыбалась.

Поддавшись канючащим интонациям хозяек, Валерка ритуально протёр свой футляр, с которым он будто дипкурьер, не расставался даже в сортире и извлёк гитару – баснословно дорогое детище какого-то папы Карло. Коснулся колков.

Вечер логично развивался.

Она успевала всё: болтать с подружками, придумывать небылицы о том, где она только что была, делать два комплекта бутербродов (для меня – вдвое толще), подпевать, перекидываться бумажками и бутылочными пробками, а главное – постоянно и бескомпромиссно чувственно прикасаться ко мне. Я же сидел молча, одеревенело трамбуя пищу в желудок, и бессмысленно-преданно-благодарно глядя на Тину. Только на неё.

Водка кончилась.

Сама массовость мероприятия препятствовала реализации его потаённых, но несомненных целей и народ воспользовался поводом.

– Все на волю. Дождь кончился. Проветриваем здесь. Тарелки с собой. Дайте сигаретку, кто-нибудь.

– Пойдём, там, наверное, хорошо, – предложила Тина.

Пахло почему-то ломаной помидорной ботвой.

Ботаническая свежесть вечера дала мне повод достать спортивную куртку, и, надев её, завернуть в полы заодно и Тину, нежно прикасаясь к ней, прижимая к себе, поглаживая незаметными глазу, но безошибочно ощущаемыми кожей движениями пальцев.

Потом, высвободив одну руку, я попытался нащупать в кармане куртки пачку предметов, купленных как сигареты. Наконец удалось вытянуть одну зубами. Настала очередь зажигалки. По двору уже плясали огоньки. Разбившись на пары и группы, народ исповедовал ритуал курения как способ общения.

Ловкие пальцы Тины перехватили сигарету

– Дай мне.

"Она курит!" – удивился я. Ответам моим мыслям прозвучало возмущенное: – "Где ты взял эту гадость?".

Через минуту она вернулась с початой пачкой благословенного "Ту".

– Прикури мне, милый.

"Поплывший" от нежной неожиданности такого обращения, я долго вертел сигарету, определяя нужный конец, насиловал колёсико зажигалки, забыв её принцип действия, короче – выглядел абсолютным болваном.

Нормальная (поправка на время, прим. автора) сигарета была квинтэссенцией духа блаженства, снизошедшего на меня. Жадно испепелив её на треть, я осознал ошибку, и потянул сигарету Тине: – Извини, увлёкся.

Она смотрела на меня с искорками беззвучного смеха в глазах.

– Какой ты хороший, милый. У тебя всё-всё, что ты чувствуешь – написано на лице вот-такенными буквищами. Ты ведь никогда не сможешь меня обмануть.

Сигарета веселым светляком металась в её руке.

Тина коснулась её губами и, чуть затянувшись, вернула: – "Докуривай".

– А ты?

– А мне хватит. Я это для того, чтобы ты, если вдруг захочешь меня поцеловать, не рванул бы зубы чистить.

Мы смеялись. Это были минуты бездумного счастья, когда всё кстати, недостатки невидимы и будущее ещё не задало свои неизбежные вопросы, начинающиеся словом "как?", пробуя на зуб наше "мы".

Потом я привлёк Тину к себе и проверил правильность её предположений, всё больше и больше увлекаясь.

Через пару минут нам стало ясно, что главный вопрос текущего момента – "где?".

Стало в крайней степени необходимо остаться одним.