Рандеву

Хуже всего было с плечом – оно превратилось в проспиртованный комок ваты, уже подожженный спичкой.

– Очнулся? – ласковый голос мягко вывел меня из забытьи.

– А-а: – хрипло сказал я, пытаясь что-либо разглядеть сквозь толпу зеленых "зайчиков" в глазах.

Потом кто-то наклонился надо мной и наконец загородил проклятую лампочку. Я благодарно застонал и попытался прикрыть глаза рукой. Но в кисть вцепилось многотонное животное и не дало мне шевельнуться. Все попытки дернуться другой рукой и даже ногами ни к чему не привели. Меня распяли, словно на кресте. Впрочем, одно отличие все же было – мои ноги торчали к потолку под прямым углом.

– Ну вот и ладно, – сказал голос, и я наконец узнал Ирину Витальевну.

– Ирина: – начал было я, но она меня перебила:

– Для тебя, морда, я теперь – Госпожа Ирэн! Изволь обращаться ко мне только так! А иначе:
Теща поднесла какую-то штуку к моему лицу. Напрягая зрение, я смог рассмотреть ту самую плеть, которую она нашла наверху. Я почувствовал одуряющий запах свежей кожи, и мои ноздри расширились.

– Да вы что, охренели?! Развяжите: меня, – гаркнул я, но последние слова дались уже с трудом, потому что вопль отдался в больной голове, и надлежащего эффекта мои слова не произвели.

– Покричи, покричи: – ласково проворковала Ирина Витальевна и отошла от меня, снова уступив место лампочке.

Я сощурился и поднял голову, несмотря на боль.

Наташкина мама стояла недалеко от кровати, на которой я был распят и, улыбаясь, смотрела на меня. Она скинула свой облезлый свитер и теплые рейтузы и осталась лишь в своем большом лифчике и широких бабских трусах. Не знаю, что на нее нашло, но лифчик она затянула так, что ее огромные груди двумя пушечными ядрами торчали спереди. Потом она встала, и я увидел, что от хлопчатобумажной ткани в горошек осталась лишь узкая полоска, поднятая высоко на бедра и туго заятнутая резинкой. Когда же она повернулась ко мне спиной, то вся, без исключения, задница предстала-таки на мое обозрение. Но рассматривать ее у меня уже не было охоты.

Мне стало страшно.

Я еще не совсем понял, что послужило причиной такого резкого изменения в Наташкиной маме, но Госпожу Ирэн она сделала из себя весьма удачно: перетянутые в "хвост" волосы на затылке, торчащие из-под ткани волосики в паху, врезавшаяся в кожу резинка лифчика и трусов: И грозное помахивание плетью. Это меня пугало больше всего. Я уже отведал ее прикосновений, и не скажу, что был от них в восторге.

– Развяжите меня, – попросил я ровным голосом. – Пожалуйста.

Ирина Витальевна кивнула и сказала:

– Да ради Бога!

Она подошла ко мне, как львица подходит к зебре, когда та уже бездыханная лежит на земле. Теща была мало похожа на львицу – если только на очень упитанную и донельзя ленивую, – но увернный взгляд, которого я раньше никогда не замечал, энергичные потряхивания плетью, поцелуев которой я уже получил: Мне не надо было объяснять два раза о том, кто здесь из нас жертва, а кто охотник.

Наташкина мама не стала меня развязывать. Легонько дотронувшись до узлов на веревках, она довольно скривилась, а потом уже более холодно обратилась ко мне:

– Если будешь делать все как надо, то больно не будет!

– А как надо? – я весь сжался в предчувствии недобрых вестей.

– А никак не надо, – задумчиво съязвила теща, рассматривая блики на граненых боках плетки. – Всего лишь расслабься: И постарайся получить удовольствие! Так, кажется, говорят у вас.
– У кого – у вас? – я помрачнел, сразу поняв, к чему она клонит.

– У мужиков, – пожала плечами Ирина Витальевна и вышла из комнаты.

Я покрылся холодным потом. Эта сбрендившая стерва могла сейчас сделать со мной все, что ей угодно. Избить, изнасиловать (само собой!), покалечить или даже убить! Последнее предположение меня никак не устраивало, и я стал лихорадочно искать пути к свободе. Еще никогда в жизни моя машина не казалась мне настолько далекой и желанной. Мой оставленный на улице "Жигуленок" должно быть уже присыпан снегом. И двигатель остыл. А про салон и говорить нечего.

Ясно представив картину "Как я сажусь за руль", я принялся извиваться всем телом, стараясь хотя бы ослабить путы. Интересно, где это теща научилась делать такие узлы? За вязанием носков, что ли? И эта ее садо-мазо-направленность: Давно с ней такое?

Мои попытки ни к чему не привели – я лишь затянул узлы плотнее, и левая кисть начала дубеть от недостатка крови. Еще полчаса, и можно смело вызывать "скорую". Я тоскливо глянул в сторону окна. Там было темно. И тихо.

– Твою мать!.. – всхлипнул я, стискивая зубы. – Падла драная:

– О! – негромко воскликнул знакомый голос где-то в комнате. – Ты уже ругаешься?

И тут же какая-то тень зашевелилась в углу, послышались тяжелые, звучные шаги, и в тесном круге света появился человек. Он был закутан в плащ по самый подбородок, мохнатая шляпа с перьями закрывала его голову, и я ничуть бы не удивился, если бы он откинул всю эту бутафорию и запел арию из "Мефистофеля". Мужчина точным жестом снял плащ и шляпу, небрежно бросив все это на стул, где пару минут раньше была рехнувшаяся Госпожа Ирэн.

– Ну вот, – сказал знакомый голос. – Теперь мы лишены всех условностей и между нами никого нет.

Я тяжело вздохнул. Передо мною стоял тот самый гаишник из этих, как там их: Тополищ, что ли?

– Что вам надо? – усталым и недовольным голосом спросил я, закрывая глаза.

– Ну-ну, мы не в магазине, верно? – мужчина рассматривал меня, как какое-то животное в зоопарке.

– Верно, – покорно согласился я и продолжил равнодушным голосом. – Какая радость, что вы сюда заглянули. Меня тут вроде как извести хотят: А мне сегодня хоккей по второй пропустить не хотелось бы: Как вы насчет того, чтобы меня освободить?

Мужчина прищурился и отвернулся в сторону двери.

– Как мало человеку надо для счастья: – пробормотал он, но я услышал.

– Да, я согласен.

– Что? – гаишник недоверчиво посмотрел на меня. – С чем ты согласен?

– С тем, что: человеку для счастья надо: мало, – запинаясь, произнес я. Я испугался, что мужчина сейчас уйдет и оставит меня на растерзание этой стерве. Видимо, мое выражение лица позабавило гаишника, потому что он от души расхохотался и даже присел на стул. Не знаю, что он нашел здесь забавного, но я попытался вторить ему, выдавливая из себя мелкий, дерганый смешок.

– Неплохо, о-хо, неплохо, – мужчина отсмеялся, вытирая выступившие слезы. – И что же тебе сейчас нужно?..

Я нахмурился. Он что, издевается, что ли?! Что мне сейчас нужно: Чашечку кофе и билет на Канары!

– Для начала, неплохо бы снять эти веревки, – осторожно начал я.

– Ты знаешь, – гаишник криво улыбнулся, – я ведь не Золотая Рыбка и не джинн там какой-то. Так что исполнение трех желаний ты от меня вряд ли дождешься: И потом, я у тебя не на службе, и за все придется платить!

– Деньгами? – негромко спросил я для проверки.

Он отрицательно помотал головой.

– Значит, натурой, – предположил я, презрительно скривив губы.

– Для начала, – он передразнил меня с холодной язвительностью, – скажи мне, чего ты хочешь: Чего ты действительно хочешь!

Я помолчал, стараясь понять, чего он ждет от меня.

– Освободиться, – сказал я и ахнул от боли в плече.

– Нет, – коротко ответил мужчина и встал со стула.

Я снова умолк.

– Уехать домой: Теплая ванна: Куча денег: Любимая жена: – желания посыпались как из рога изобилия. – Классная машина: Хороший контракт: Шикарный дом:

– Врешь! – в негодовании воскликнул гаишник, подходя ко мне. – Врешь!

– Да не вру я вам, – обидчиво произнес я, потому что был абсолютно уверен в искренности своих желаний. – Чего мне врать-то?

– Ты врешь не мне: – негромко сказал мужчина и наклонился ко мне. – Ты самому себе врешь:

Я недоверчиво улыбнулся, а потом даже рассмеялся. Меня очень расстроило окончание сегодняшнего дня в свете происшедших событий, но последние слова гаишника были до того нелепы, даже глупы, и так не подходили к ситуации, что это было действительно смешно. Я захлебывался в судорогах, поднявшихся из глубины живота и корчился от боли в плече и руках, но никак не мог остановиться. Я ржал как конь, и мой смех затопил комнату за считанные мгновения.

Мужчина выпрямился, холодно улыбнувшись в ответ на мое неуемное веселье.

– Когда закончишь, скажешь! – бросил он через плечо и направился к дверям.

– Подождите! – взмолился я. Дикий смех исчез мгновенно, и мне снова стало страшно. – Подождите, не ухо:

– Что ты хочешь? – страшным голосом заорал гаишник, резко повернувшись ко мне.

– Трахнуть эту старую суку!! – не своим голосом заорал я в ответ. – Отодрать ее на месте!.. Засадить ей в:

Мой вопль заставил зазвенеть стекла в темном полированном серванте. Я словно воспарил над полом и наблюдал за этой сценой со стороны. Как я лежу – связанный, с багровым рисунком на лице, орущий и жутко напуганный. Как мальчик.

И хищная поза незнакомца. Скрюченные в кулаки пальцы, выдвинутый острый подбородок, изящные складки плаща на полу: Он вырвал из глубин моего сознания самый большой репей и преподнес во всей красе. Я был испуган и удовлетворен одновременно. Потому что это было правдой, в которой я не мог признаться даже самому себе. И только тоненькой ниточкой пульсировала мысль о том, как бы не улышала Ирина Витальевна наши громкие голоса, наш ярый ор:

– Трахнуть: – я поморщился от боли в горле и закашлялся. – Т-ттрах:

– Тогда чего ты ждешь? – мужчина спокойно устроился на стуле, изучая свои ногти на левой руке.

И тут я обнаружил, что ничто больше меня не удерживает на этом диване. Веревки по-прежнему опутывали руки и ноги, но не сжимали их. Я изумленно замер, а потом со стоном согнул руки в локтях, закрыв, наконец, глаза от тягостных лучей лампочки. Ноги рухнули, подпрыгнув на мягком диване, и я скорчился от резкой боли в животе. Потом уже, перевернувшись на бок, на меня сошла такая благодать от перемены позы, что я снова застонал, но на этот раз от удовольствия.

И сейчас мне не было никакого дела ни до сбрендившей тещи, ни до этого всезнающего магического незнакомца, чьего имени я так еще и не узнал, ни до того, что уже поздно, судя по темноте за окном: Мне хотелось лежать вот так, замерев, дыша тихонько и тонко, словно осенняя паутинка.

– М-да, – изрек мужчина за моей спиной.