Спасибо, мне не интересно
✕
Рассказы с описанием несовершеннолетних запрещены.
Вы можете сообщить о проблеме в конце рассказа.
Ваня и Ростик. Часть 4
– Ростик... – прошептал Ваня, чувствуя, как горе Ростика, словно инфекция, передается ему, и у него, у Вани – студента первого курса технического колледжа, уже тоже начинает предательски пощипывать в глазах. – Ростик... – жалобно прошептал Ваня, – я люблю тебя... слышишь? Люблю!
Ах, как это важно – вовремя сказать человеку, что его любят! Ваня, конечно, не знал эту простую и в веках неоспоримую истину, но, имея доброе сердце, еще не успевшее очерстветь от безысходности жизни, Ваня, сам того не подозревая, безнадзорно и даже спонтанно сказал три, всего три волшебных слова: "Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ", – и Ростик... маленький Ростик, еще не веря в возвращающееся счастье, робко улыбнулся, глядя сквозь так и не сорвавшиеся с глаз слезинки:
– Правда? Ванечка, это правда?
– Правда, – прошептал Ваня, опуская глаза от защипавшего в них слова "Ванечка"...
Мир возвращался – утреннее весеннее солнце снова светило Ростику... да-да, мой читатель, солнце светило именно Ростику – весеннее утреннее солнце щедро светило в окно, и было оно такое ласковое и такое теплое... впрочем, мой многоопытный или, наоборот, неискушенный читатель, может быть, ты даже знаешь сам, как тепло становится в этом бесконечно индифферентном мире, когда тебя любят! И Ваня... Ваня любил Ростика, любил по-прежнему и даже, быть может, еще крепче... и разве Ваня, который его, Ростика, любит и который об этом сам только что Ростику сказал, теперь сможет ему, маленькому Ростику, отказать хотя бы одним глазком еще раз взглянуть на свою большую пипиську... петушка, – мысленно поправил себя Ростик. И если Ростик провинится, то почему Ваня не должен его, Ростика, наказывать? Очень даже должен, если Ростик провинится... просто нужно узнать у Вани, что можно делать, а что делать нельзя – за какие проступки Ваня будет его, Ростика, наказывать... и тогда, если он, Ростик, провинится...
– Я тоже... тоже тебя люблю! – прошептал, улыбаясь, маленький Ростик.
– Ну, и всё, – неизвестно к чему проговорил Ваня, и проговорил это даже чуть грубовато, но напускная эта грубость уже не могла обмануть чуткое сердце маленького Ростика: Ванечка, старший брат, его, Ростика, любил, и он, маленький Ростик... он был счастлив.
– Ваня, я пошел одеваться. Спасибо, – уже легко и почти беззаботно проговорил Ростик, выскакивая из-за стола. "Спасибо" маленький Ростик говорил всегда, когда вставал из-за стола после еды, – так его научила мама.
И Ваня тоже всегда говорил, из-за стола после еды вставая, "спасибо" – маме или в гостях. Но сейчас Ваня сам был за старшего, и потому говорить "спасибо" было некому. Ваня прошел вслед за Ростиком в детскую, – уже сняв домашние шорты и футболку, маленький Ростик в белых трусиках-плавках стоял к Ване спиной, наклонившись над своим ранцем... Маленький Ростик, конечно, был еще маленький... и в то же время уже совсем не маленький – белые трусики врезались в ложбинку, образовавшуюся при наклоне между чуть раздвинувшимися под трусиками круглыми булочками, и Ваня, невольно это отметив и даже непроизвольно задержав на обтянутой трусиками попке взгляд, вдруг почувствовал, как у него шевельнулся... нет-нет, нетерпеливо ждущий чего-то этакого мой многоопытный или, наоборот, неискушенный читатель, уже, наверное, успевший подумать, что вот сейчас-то и начнется здесь вакханалия и даже оргия между братом старшим и братом младшим, – ничего такого-этакого сей же час не началось, да и у Вани шевельнулся не готовый поклевать Ростика в попку петушок, а шевельнулся актуальным педагогизмом овеянный и вполне имеющий право быть вопрос: может ли он, Ваня, Ростика наказывать? Ну, то есть, серьезно наказывать – в смысле: ремнем... или, к примеру, ладонью – ладонью по попе... да, в этом смысле – в смысле буквального наказания... если Ростик когда-нибудь провинится... и за что его, Ростика, можно наказывать? – подумал немножко растерянно Ваня, еще сознательно не вкладывая в слово "наказание" тот самый смысл, о котором мы говорили выше, но уже где-то на периферии своего шестнадцатилетнего сознания смутно чувствуя, глядя на обтянутую белыми трусиками аккуратную попку Ростика, какой неоднозначный смысл одновременно со смыслом педагогическим несет это многофункциональное коварное слово "наказывать"... ладонью – по попе, трусики для пущей убедительности приспустив... может он, Ваня, так делать? Или – нет: не может? Можно, конечно, и через трусики... через трусики ладонью отхлопать – наказать... но лучше... лучше, конечно, без трусиков... да, без трусиков – ладонью по попе... да по попе – именно по попе, по голой попе! – может он, Ваня, Ростика отхлопать? Или – не может? Стоя сзади наклонившегося Ростика – глядя на попку наклонившегося Ростика, Ваня мучительно думал... и вот, пока Ваня немного растерянно все эти думы думал, безнадзорно глядя на попку не такого уж и маленького Ростика, в этот самый момент...
Так и хочется сказать... нет, даже хочется воскликнуть: произошло чудо! Ну, то есть, лёд тронулся, и тронулся в нужном направлении: "непроизвольно глядя на попку не так такого уж и маленького Ростика", шестнадцатилетний Ваня... и – дальше! Дальше! – шестнадцатилетний Ваня вдруг почувствовал, как член его стал стремительно подниматься... ах, разве это не чудо! Не знаю, читатель, как ты, а я уже вообразил и даже представил: наклонившийся, словно готовый на всякие вольности, Ростик... его чуть разошедшиеся, гостеприимно раздвинувшиеся под трусиками булочки... сзади него, призывно наклонившегося, стоит Ваня, шестнадцатилетний студент технического колледжа, и – никого нет дома... как там Ростик у него, у Вани, спрашивал? Когда он, то есть Ваня – любимый старший брат, будет его, маленького миловидного Ростика, факать? Ну, так в чём же дело? Как говорится, хуля ждать? Время многотомных сюжетов и прочих многодневных эпопей безвозвратно ушло... а если так, то – без всяких задержек и прочих малоприятных остановок – вперёд, вперёд и только вперёд... ну, то есть, в зад: "непроизвольно глядя на попку не так такого уж и маленького Ростика", шестнадцатилетний Ваня... ах, какие упоительные картины могли бы последовать дальше! Весеннее утро, Ваня и Ростик, дома – никого... разве ж это не чудо? – спрошу я тебя, мой читатель. – И разве не должны здесь последовать всякие упоительные сцены? Должны, еще как должны! И ты, мой читатель, уже ждёшь – уже, я думаю, предвкушаешь... но! – я не склонен, мой бесконечно доверчивый читатель, наводить разную мистику и разводить, по инструкции в нужных пропорциях дозируя, прочее приворотное зелье, каким не без успеха в нашем сказочном городе N торгуют оба магазина "Интим" – один для бедных, а другой для богатых; и уж тем более, мой многократно обманутый и все равно неизменно доверчивый читатель, я не склонен уповать на всякое чудо еще и потому, что мы оба прекрасно знаем, что можно, конечно, высокодуховно размахивать кадилом перед самыми принципиальными представителями ума, чести и совести лагерной эпохи, нашедшими в себе духовные силы быть перманентно у стола с икоркой и прочими незамысловатыми яствами всю сознательную и даже пьяно бессознательную жизнь, но ведь мы знаем и то, что при всех этих высокодуховных размахиваниях неугасимой лампадой тайные осведомители Особо Внутренних Органов не уходят в отставку со своих вечно боевых постов, каких бы высоких и даже духовных санов они не достигали в своей многотрудной жизни, и потому... потому, мой читатель, я не верю в чудо так же, как ты не веришь во всякую прочую мистику, распространяемую в магазинах "Интим" всем без разбора – и бедным, и богатым, куда, скажем уж к слову, в поисках высокохудожественной духовности нередко заходят дефективные дети, предварительно – для пущей духовной уверенности – собираясь в лысые стаи на своих пыльных городских окраинах... да, заходят: рассматривая разнокалиберные резиновые фаллосы и прочие незамысловатые вагины, заботливо и даже композиционно разложенные на витрине, обеспокоенные дефективные дети поглубже засовывают в карманы брюк запотевающие ладони и, напряженно одухотворяясь, грезят о несбыточном и даже чуть-чуть фантастическом, любя и одновременно ненавидя эти счастливые фаллосы, вольготно расположившиеся под стеклом витрины в окружении недоступных вагин, а также других, не менее прекрасных имитаторов мужского хозяйства, – и не в этой ли потной любви-зависти, порождающей горячую ненависть к счастливчикам, рождаются первые потные потуги махровой гомофобии? Право, здесь есть над чем подумать, но я сейчас не об этом – мы, мой читатель, говорили о чуде, а точнее – о возможности чуда: "непроизвольно глядя на попку не такого уж и маленького Ростика", шестнадцатилетний Ваня... так вот, мой читатель: история наша, конечно же, глубоко сказочная, но, право, не до такой же степени она сказочная, чтобы верить в чудо и на него, на чудо это, уповать... да и кто, скажи мне на милость, сегодня верит в чудо бесплатно и бескорыстно? За всякое чудо надо платить, а мама хотя и оставила Ване деньги, но оставила она их для Вани и маленького Ростика на их более неотложные нужды, а не на всякую дребедень... нет, мы не верим, как ни крути, в разнообразные сверхнадземные силы, и потому... потому – никакие безнадзорные сцены и прочие весенние оргии в "детской" комнате в то утро не начались и даже не случились! Как ни пресно это воспринимать, но никакого "вперёд!", то есть в зад, на потребу нашему разыгравшемуся воображению в это утро не произошло... и, тем не менее, случилось нечто, похожее на чудо, но поскольку своё отношение к чудесам я уже высказал, то спишем все на простое невинное совпадение – из числа тех совпадений, что порой случаются даже в сказках... Ты спрашиваешь, нетерпеливый мой читатель, что с чем совпало? А вот: в тот самый момент, когда Ваня без всякого позитивного результата подумал, за какие такие прегрешения он, Ваня, может Ростика наказать, при этом еще даже не вкладывая в слово "наказание" потаённый смысл банального совокупления, в этот самый момент Ваниного безрезультативного думанья маленький Ростик разогнулся и, бесхитростно повернувшись к Ване – вместо попки явив уже очень даже обтекаемый белыми трусиками бугорок, чуть застенчиво произнес, с безоглядной доверчивостью глядя в безнадзорно задумавшиеся Ванины глаза:
– А наказывать меня нужно.
Ах, как это важно – вовремя сказать человеку, что его любят! Ваня, конечно, не знал эту простую и в веках неоспоримую истину, но, имея доброе сердце, еще не успевшее очерстветь от безысходности жизни, Ваня, сам того не подозревая, безнадзорно и даже спонтанно сказал три, всего три волшебных слова: "Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ", – и Ростик... маленький Ростик, еще не веря в возвращающееся счастье, робко улыбнулся, глядя сквозь так и не сорвавшиеся с глаз слезинки:
– Правда? Ванечка, это правда?
– Правда, – прошептал Ваня, опуская глаза от защипавшего в них слова "Ванечка"...
Мир возвращался – утреннее весеннее солнце снова светило Ростику... да-да, мой читатель, солнце светило именно Ростику – весеннее утреннее солнце щедро светило в окно, и было оно такое ласковое и такое теплое... впрочем, мой многоопытный или, наоборот, неискушенный читатель, может быть, ты даже знаешь сам, как тепло становится в этом бесконечно индифферентном мире, когда тебя любят! И Ваня... Ваня любил Ростика, любил по-прежнему и даже, быть может, еще крепче... и разве Ваня, который его, Ростика, любит и который об этом сам только что Ростику сказал, теперь сможет ему, маленькому Ростику, отказать хотя бы одним глазком еще раз взглянуть на свою большую пипиську... петушка, – мысленно поправил себя Ростик. И если Ростик провинится, то почему Ваня не должен его, Ростика, наказывать? Очень даже должен, если Ростик провинится... просто нужно узнать у Вани, что можно делать, а что делать нельзя – за какие проступки Ваня будет его, Ростика, наказывать... и тогда, если он, Ростик, провинится...
– Я тоже... тоже тебя люблю! – прошептал, улыбаясь, маленький Ростик.
– Ну, и всё, – неизвестно к чему проговорил Ваня, и проговорил это даже чуть грубовато, но напускная эта грубость уже не могла обмануть чуткое сердце маленького Ростика: Ванечка, старший брат, его, Ростика, любил, и он, маленький Ростик... он был счастлив.
– Ваня, я пошел одеваться. Спасибо, – уже легко и почти беззаботно проговорил Ростик, выскакивая из-за стола. "Спасибо" маленький Ростик говорил всегда, когда вставал из-за стола после еды, – так его научила мама.
И Ваня тоже всегда говорил, из-за стола после еды вставая, "спасибо" – маме или в гостях. Но сейчас Ваня сам был за старшего, и потому говорить "спасибо" было некому. Ваня прошел вслед за Ростиком в детскую, – уже сняв домашние шорты и футболку, маленький Ростик в белых трусиках-плавках стоял к Ване спиной, наклонившись над своим ранцем... Маленький Ростик, конечно, был еще маленький... и в то же время уже совсем не маленький – белые трусики врезались в ложбинку, образовавшуюся при наклоне между чуть раздвинувшимися под трусиками круглыми булочками, и Ваня, невольно это отметив и даже непроизвольно задержав на обтянутой трусиками попке взгляд, вдруг почувствовал, как у него шевельнулся... нет-нет, нетерпеливо ждущий чего-то этакого мой многоопытный или, наоборот, неискушенный читатель, уже, наверное, успевший подумать, что вот сейчас-то и начнется здесь вакханалия и даже оргия между братом старшим и братом младшим, – ничего такого-этакого сей же час не началось, да и у Вани шевельнулся не готовый поклевать Ростика в попку петушок, а шевельнулся актуальным педагогизмом овеянный и вполне имеющий право быть вопрос: может ли он, Ваня, Ростика наказывать? Ну, то есть, серьезно наказывать – в смысле: ремнем... или, к примеру, ладонью – ладонью по попе... да, в этом смысле – в смысле буквального наказания... если Ростик когда-нибудь провинится... и за что его, Ростика, можно наказывать? – подумал немножко растерянно Ваня, еще сознательно не вкладывая в слово "наказание" тот самый смысл, о котором мы говорили выше, но уже где-то на периферии своего шестнадцатилетнего сознания смутно чувствуя, глядя на обтянутую белыми трусиками аккуратную попку Ростика, какой неоднозначный смысл одновременно со смыслом педагогическим несет это многофункциональное коварное слово "наказывать"... ладонью – по попе, трусики для пущей убедительности приспустив... может он, Ваня, так делать? Или – нет: не может? Можно, конечно, и через трусики... через трусики ладонью отхлопать – наказать... но лучше... лучше, конечно, без трусиков... да, без трусиков – ладонью по попе... да по попе – именно по попе, по голой попе! – может он, Ваня, Ростика отхлопать? Или – не может? Стоя сзади наклонившегося Ростика – глядя на попку наклонившегося Ростика, Ваня мучительно думал... и вот, пока Ваня немного растерянно все эти думы думал, безнадзорно глядя на попку не такого уж и маленького Ростика, в этот самый момент...
Так и хочется сказать... нет, даже хочется воскликнуть: произошло чудо! Ну, то есть, лёд тронулся, и тронулся в нужном направлении: "непроизвольно глядя на попку не так такого уж и маленького Ростика", шестнадцатилетний Ваня... и – дальше! Дальше! – шестнадцатилетний Ваня вдруг почувствовал, как член его стал стремительно подниматься... ах, разве это не чудо! Не знаю, читатель, как ты, а я уже вообразил и даже представил: наклонившийся, словно готовый на всякие вольности, Ростик... его чуть разошедшиеся, гостеприимно раздвинувшиеся под трусиками булочки... сзади него, призывно наклонившегося, стоит Ваня, шестнадцатилетний студент технического колледжа, и – никого нет дома... как там Ростик у него, у Вани, спрашивал? Когда он, то есть Ваня – любимый старший брат, будет его, маленького миловидного Ростика, факать? Ну, так в чём же дело? Как говорится, хуля ждать? Время многотомных сюжетов и прочих многодневных эпопей безвозвратно ушло... а если так, то – без всяких задержек и прочих малоприятных остановок – вперёд, вперёд и только вперёд... ну, то есть, в зад: "непроизвольно глядя на попку не так такого уж и маленького Ростика", шестнадцатилетний Ваня... ах, какие упоительные картины могли бы последовать дальше! Весеннее утро, Ваня и Ростик, дома – никого... разве ж это не чудо? – спрошу я тебя, мой читатель. – И разве не должны здесь последовать всякие упоительные сцены? Должны, еще как должны! И ты, мой читатель, уже ждёшь – уже, я думаю, предвкушаешь... но! – я не склонен, мой бесконечно доверчивый читатель, наводить разную мистику и разводить, по инструкции в нужных пропорциях дозируя, прочее приворотное зелье, каким не без успеха в нашем сказочном городе N торгуют оба магазина "Интим" – один для бедных, а другой для богатых; и уж тем более, мой многократно обманутый и все равно неизменно доверчивый читатель, я не склонен уповать на всякое чудо еще и потому, что мы оба прекрасно знаем, что можно, конечно, высокодуховно размахивать кадилом перед самыми принципиальными представителями ума, чести и совести лагерной эпохи, нашедшими в себе духовные силы быть перманентно у стола с икоркой и прочими незамысловатыми яствами всю сознательную и даже пьяно бессознательную жизнь, но ведь мы знаем и то, что при всех этих высокодуховных размахиваниях неугасимой лампадой тайные осведомители Особо Внутренних Органов не уходят в отставку со своих вечно боевых постов, каких бы высоких и даже духовных санов они не достигали в своей многотрудной жизни, и потому... потому, мой читатель, я не верю в чудо так же, как ты не веришь во всякую прочую мистику, распространяемую в магазинах "Интим" всем без разбора – и бедным, и богатым, куда, скажем уж к слову, в поисках высокохудожественной духовности нередко заходят дефективные дети, предварительно – для пущей духовной уверенности – собираясь в лысые стаи на своих пыльных городских окраинах... да, заходят: рассматривая разнокалиберные резиновые фаллосы и прочие незамысловатые вагины, заботливо и даже композиционно разложенные на витрине, обеспокоенные дефективные дети поглубже засовывают в карманы брюк запотевающие ладони и, напряженно одухотворяясь, грезят о несбыточном и даже чуть-чуть фантастическом, любя и одновременно ненавидя эти счастливые фаллосы, вольготно расположившиеся под стеклом витрины в окружении недоступных вагин, а также других, не менее прекрасных имитаторов мужского хозяйства, – и не в этой ли потной любви-зависти, порождающей горячую ненависть к счастливчикам, рождаются первые потные потуги махровой гомофобии? Право, здесь есть над чем подумать, но я сейчас не об этом – мы, мой читатель, говорили о чуде, а точнее – о возможности чуда: "непроизвольно глядя на попку не такого уж и маленького Ростика", шестнадцатилетний Ваня... так вот, мой читатель: история наша, конечно же, глубоко сказочная, но, право, не до такой же степени она сказочная, чтобы верить в чудо и на него, на чудо это, уповать... да и кто, скажи мне на милость, сегодня верит в чудо бесплатно и бескорыстно? За всякое чудо надо платить, а мама хотя и оставила Ване деньги, но оставила она их для Вани и маленького Ростика на их более неотложные нужды, а не на всякую дребедень... нет, мы не верим, как ни крути, в разнообразные сверхнадземные силы, и потому... потому – никакие безнадзорные сцены и прочие весенние оргии в "детской" комнате в то утро не начались и даже не случились! Как ни пресно это воспринимать, но никакого "вперёд!", то есть в зад, на потребу нашему разыгравшемуся воображению в это утро не произошло... и, тем не менее, случилось нечто, похожее на чудо, но поскольку своё отношение к чудесам я уже высказал, то спишем все на простое невинное совпадение – из числа тех совпадений, что порой случаются даже в сказках... Ты спрашиваешь, нетерпеливый мой читатель, что с чем совпало? А вот: в тот самый момент, когда Ваня без всякого позитивного результата подумал, за какие такие прегрешения он, Ваня, может Ростика наказать, при этом еще даже не вкладывая в слово "наказание" потаённый смысл банального совокупления, в этот самый момент Ваниного безрезультативного думанья маленький Ростик разогнулся и, бесхитростно повернувшись к Ване – вместо попки явив уже очень даже обтекаемый белыми трусиками бугорок, чуть застенчиво произнес, с безоглядной доверчивостью глядя в безнадзорно задумавшиеся Ванины глаза:
– А наказывать меня нужно.
латексные и резиновые фаллосы