Эротический этюд 31

– Опус номер 31. Соната Соль-минор для фортепиано в четыре руки. Часть первая. Vivo non tanto.

Ну и голос, подумала Она... Вероятно, таким будут читать список грешников на Страшном суде. И вся она хороша, эта тумба, запертая на ключ своей воинствующей девственности. А шаги-то, шаги! Акустик малого зала был и впрямь не дурак, коли сумел придать стенам именно тот насмешливый градус крутизны, когда музыка превращается в свободу, а такой вот мерный топот – в поступь ее конвойного.

Однако стоило выставить ее на рампу для контраста с двумя гнедыми жеребцами, выскочившими на смену. Какие мальчишки! Как разделившийся пополам кентавр, они обходят с флангов черное одиночество рояля, и тот улыбается им во все свои восемь октав в нетерпеливом ожидании.
Наступившая тишина откашливается из последнего ряда, рвется фольгой нахальной шоколадки. Но мальчики не спешат. Они знают свои дело. Они дожидаются той тишины, что заключена в капле сталактита. И, наконец, дают ей упасть на первую клавишу.

Публика еще не здесь. Она потирает троллейбусные мозоли и часто моргает от еще не остывших телевизоров. Но она уже притихла, чудо началось, и даже те, кто оказался здесь случайно, притихают по необходимости, чтобы не прослыть невеждами.

Музыка проходит по рядам, как кошка мимо хозяина, делая вид, что ей и дела нет до его коленей и пледа на них. Она направляется к выходу, умывается там всеми четырьмя лапами, и лишь затем, капризно передумав, возвращается. А коленям-то холодно уже, и никакой плед не заменит это теплейшее пульсирующее брюшко. Но нужно отвернуться, чтобы она прыгнула. И вот все зажмуриваются на резкий аккорд, а когда открывают глаза – у каждого на коленях оказывается по ласковому и нежному... И зал умиленно замирает, боясь спугнуть. Каждый – своего зверя. Каждый – своего...

– Часть вторая. Andantino.

... Боже, да не улыбка ли мелькнула за готическим фасадом этой музейной пифии?..

С Черным Она познакомилась месяц назад. Черный – это тот, что сидит за роялем ближе к залу. Его хозяйство – верхние октавы. Арпеджио, гаммы, капель нечаянных радостей и малых бунтов против лада.

Таков он и в жизни. Суматошный гений, бьющийся током от кончиков пальцев. Все, что происходит с его участием, театрально и воздушно. Немыслимое знакомство, ссора со второй фразы и вечный мир с третьей, потом опять ссора, примирение, ссора. Слезы, улыбки, стихи, музыка, музыка, музыка. Ночной город, пустые подъезды... Я умру, если ты не прочитаешь мне что ни будь из Мандельштама... А я – если ты меня не поцелуешь. Сейчас? Сейчас... Хорошо...

Я тебя поцеловал, где мои стихи... Восковая Пречистенка, заброшенный монастырь на Рождественском... Нет, ты посмотри на эту фигуру!.. Нехорошо заглядывать в окна... Это не окна, это – книга, а вот и персонаж... Сам ты персонаж... От персонажа слышу!..

Смех, обои октябрьской листвы на стенах маленького Большого мира, снова слезы, уже от счастья. Любовь, болонкой лающая на прохожих...

... Я буду любить тебя здесь... На балконе!?.. Да, где же еще! А ты улыбайся тому старику, ему это очень нужно, как ты не понимаешь... Я понимаю... Нет, ты не понимаешь... Ты – это все, что у него осталось... У него жена на Ваганьковском, пойдем туда ночью, я буду любить тебя там, пусть улыбнется и она...
Очень Старый Балкон, все это были его штучки. Черный умеет слышать шепот камней, знает, как перевести его на человеческий язык...

Вот и сейчас, Она слышит потрескивание электрического ската на глубине клавиатуры. Он, как всегда, расслышал старое дерево, и чужие пальцы титанов растут у него из манжет.

Ах, Черный... Моя нежность, вечная юность моей бедной блядской души... Как хорошо, что ты всегда рядом, всегда расслышишь камень, которого вчера коснулся мой стоптанный башмак...

– Часть третья. Lento sempre...

Ах, каналья... Да она еще и подмигивает! И из-за фасада консерваторского динозавра вдруг проглядывает веснушчатая физиономия Амаретты, сдобной трактирщицы из Саронны, познавшей всякое...

Белого почти не видать. Он, плотный, коренастый, врос в клавиши всеми десятью корнями. Ему нельзя отвлекаться. Его удел – басы и темп. Даже в своем нынешнем lento sempre он должен следить за каждой каплей, падающей на сталагмит давно онемевшего зала...

Он пришел позже, всего две недели назад. Она просто не могла не познакомиться с напарником и лучшим другом своего сумасшедшего любовника, что и произошло на одной из репетиций. Поначалу он показался Ей редким занудой, эдаким крестьянином от музыки, неторопливо тянущим свою борозду на пяти-полосной пашне нотного стана.

Только оказавшись дома, Она с удивлением поймала себя на мысли, что думает о Белом и не может остановиться. Он был – как вид из окон поезда на проносящиеся мимо унылые деревни средней полосы. Покосившиеся избы и некрашеные плетни, на которых развешено сушиться все бесконечное российское небо... Да. Неба в нем было много. Поэтому Она сразу назвала его Белым.

Позже, впустив его в себя, в свою жизнь, Она показалась себе солдатской женкой, жалмеркой с Дона, ставящей заплаты любви на лоскутное одеяло житейских забот. Небывалые образы, какие-то коровы и коромысла, маячили у нее перед городскими суматошными глазами. Стоило ему появиться – и Она готова была замереть где стояла с виноватым взглядом нерадивой служанки...

Такой была и его музыка. Каждая басовая нота отзывалась поминальным звоном колоколов на деревенской церквушке, пушечным дулом колодца с пыжом родниковой голубизны на дне, еще каким-то страшным, безымянным, колдовским эхом...

Черный, как всегда, оказался на высоте в своих определениях людей и предметов...

– Солдат, – коротко сказал он о Белом, и зачем-то добавил: – Пятый егерский полк... В живых осталось две дюжины... Без него...

– Часть четвертая. Presto stringendo...

... Почему без подноса со своим сладчайшим, пережившим тебя на века, старая сводница?.. Кого ты надеешься обмануть своим стеклянным голосищем...

Неделю назад Она узнала, что Черный и Белый – любовники. На следующий день она предложила всем перестать валять дурака и объединить усилия по постижению Тайного. Мальчики согласились, и настала первая ночь, когда они оказались втроем.

Черный, как водится, был в верхних октавах и звенел по всему ее телу своими колокольцами. Белый же привычно оседлал басы и распахал Ее, ставшую музыкой на один краткий миг, вдоль и поперек. Вороны непрошеных сомнений и стыда держались подальше от этой кипящей страды. Оставив Ее, уснувшую, как земля на зиму, они привычно занялись друг другом.

Мне нечего добавить. Мое перо может сколько угодно освежаться в чернильнице, повторяя извечный акт Природы, но разве оно в силах описать хоть малую толику пережитого в ту ночь?..

Нет. Не в силах.

– Часть пятая. Grave.

... Мама, ну хватит уже, наконец. Как хорошо, что ты сегодня на даче...

Не было никакого концерта. И музыки не было. И на роялях играют другие люди. Ты же спишь, Белый, сладко посапывая, а ты, Черный, как всегда куришь у окна, дожидаясь, пока я засну. А я лежу перед вами голая, новорожденная очередной раз, и мне тоже стыдно и сладко знать, что все происходит так, как происходит...

Но кому, черт меня побери, не захочется хоть раз побыть Музыкой, сыгранной в четыре руки?..

© Mr. Kiss, Сто осколков одного чувства, 1998-1999гг.