Спасибо, мне не интересно
✕
Рассказы с описанием несовершеннолетних запрещены.
Вы можете сообщить о проблеме в конце рассказа.
Ваня и Ростик. Часть 2
И вот эта-то попа...
Эта самая попа и была в ту Новогоднюю ночь перед Ваниными глазами. С неукротимым задором юности колыхаясь вверх-вниз, это подлинное произведение искусства подмигивало Ване то и дело образующимися неглубокими ямочками, белые нежные полусферы то чуть сдвигались, то раздвигались, то сжимались, то разжимались... ах, до чего это было восхитительное зрелище! Нет-нет, Ваня, глядя на Серегину попу, совсем ничего такого не думал – чтобы конкретно и с явной голубизной... он любовался попой, её движением и ритмом совершенно бескорыстно, потирая через брюки рвущегося в настоящий бой своего горячего петушка, и когда Серега, как-то странно всхлипнув, вдруг неожиданно замер и, поднимаясь, посмотрел на Ваню посветлевшим бездонным взглядом, Ваня замирающим сердцем понял: пора!"Дырка уже разъебана... но ничего, еще можно. Давай!" – услышал Ваня напутствие своего более опытного друга и, Сереге невольно подражая, таким же точно решительным рывком приспустил штаны с себя. Ах, как сделалось вдруг у Вани на сердце тревожно и сладко! Ноги спящей Раисы, беспробудно уставшей на празднике жизни, были раздвинуты, гостеприимно разведены, и между ними Ваня увидел черный всклокоченный бугорок, звавший его в запредельные дали... Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны... – совершенно не к месту вдруг почему-то вспомнилась Ване прекрасная строчка прекрасного поэта, и он, то есть Ваня, продолжая невольно подражать своему закадычному другу Сереге, мешком повалился на всхрапывающую Раису...
И здесь случился с Ваней конфуз... нет-нет, ничего страшного не случилось – такое встречается сплошь и рядом по причине избыточного ожидания, и только очень непросвещенным молодым рыцарям начинает сразу казаться, что заминка у врат долгожданного рая, наконец-то для них открывшиеся и даже гостеприимно распахнувшиеся, имеет непреодолимое и по этой причине судьбоносное значение... всё, конечно, не так! – и тем не менее, это все-таки был конфуз. Подражая Сереге, а может быть, уже действуя инстинктивно самостоятельно, Ваня упал на Раису и, приподняв свою юную и хотя – в общем и целом – симпатичную, но вполне заурядную попку, тут же сунул между животами руку, чтоб показать своему петушку дорогу, ведущую к храму, как вдруг почувствовал, как там, между раздвинутыми Раисиными ногами, все мокро и скользко... и Ваня, вдруг передернувшись от невольно и внезапно охватившей его брезгливости, в недоумении замер, – Ване вдруг удивительным и даже непостижимым образом стало противно... "Ну, ты еби пока, жарь... а я еще кого-нибудь позову. Хватит тебе двадцать минут?" – вопросительным предложением уже деловито уточнил закадычный друг, по душевной своей доброте готовый сделать приятное всему миру. "Хватит", – не думая, отозвался Ваня, и не увидел, а услышал, как дверь за ним снаружи захлопнулась – в замочной скважине дважды проскрежетал ключ. Так вот, о конфузе... трудно сказать, что именно не понравилось петушку – то ли он вдруг вообразил, что для первого раза, для боевого крещения, мог бы Ваня выбрать поле сражения и поприличнее, то ли по молодости он почувствовал неуверенность в конкуренции с теми, кто уже вспахивал эти отнюдь не целинные земли, то ли он просто устал в пути своего ожидания, как устает преодолевший многие тяготы путник, изнеможенно падая, когда до желанной цели остается какой-то шаг, – словом, трудно сказать, что петушку не понравилось, а только он неожиданно сник, напрочь отказывая Ване в его искреннем стремлении овладеть прелестями посапывающей под ним беспробудной труженицы. Растерялся ли Ваня? Конечно, он растерялся. Да и кто бы не растерялся, когда долгожданная цель была под ним, а он ничего не мог сделать, – став на колени, Ваня на все лады поднимал петушка, встряхивал, тискал его и гладил, напоминая, как все получалось у них в ходе бесчисленных тренировок, и как они оба об этом мечтали – сотни раз, стоя под душем или лёжа в постели, стоя в туалете или сидя за письменным столом... нет, петушок не отзывался! Ваня хотел, а он не хотел – и, прикинувшись недееспособным, он глумливо болтался из стороны в сторону, тщетно потрясаемый Ваниными руками, торопливо пытающимися восстановить status quo, – все было тщетно. И Ваня... Ваня вдруг понял, что все напрасно – что сегодня, наверное, не его день. Хорошо, что труженица спала, – не ведая, какая драма разыгрывается над ней, Раиса посапывала, раздвинув ноги, и из ее полуоткрытого грота, поросшего редким диким кустарником, вытекала, сочась, животворящая влага Сереги, и влага Ромика, бывшего перед Серегой, и влага еще бог знает кого, кто был перед Ромиком, не посчитав себя вправе отказываться от удовольствия на этом веселом празднике жизни... бля, хорошо, что Сереги нет, – подумал Ваня, не без некоторого сожаления вставая с ложа, так и не сделавшего в эту прекрасную Новогоднюю ночь его, Ваню, мужчиной – не лишившего его девственности... и здесь, наверное, можно было бы смело сказать, что Ваня остался мальчиком, если бы слово "мальчик" не употреблялось одновременно в совершенно иных – веселых – контекстах. Остается только добавить, что Ваня успел встать вовремя, потому что в замочной скважине вдруг снова проскрежетал ключ, и Серега, приоткрыв дверь, просунул в комнату голову: "Ну, как ты здесь? Кончил?" "Кончил", – в ответ отозвался Ваня ложно бодрым голосом, стоя к Сереге задом – застегивая штаны. "Давай, заходи! На тебе ключ... отдашь его Ромику", – услышал Ваня Серегин голос и, повернувшись, увидел, как в комнату входит, сменяя его у станка наслаждений, очередной пилигрим, жаждущий то ли познания, то ли привычного совокупления...
Надо ли говорить, что первого января, уже дома, когда Ваня под вечер проснулся и пошел в душ, его петушок, как ни в чем ни бывало, тут же напомнил о себе, резво и уверенно выпрямившись во весь петушиный рост! Надо ли говорить, что Ваня, чуть изумленный таким коварством и такой наглостью, вгорячах обозвал петушка "пидарасом", для выражения пущего неудовольствия употребив это грубое простонародное слово, когда-то довольно популярное и чуть ли не единственное, обозначающее представителей альтернативных наклонностей, а ныне вытесненное на обочину жизни и употребляемое лишь полуграмотными и по этой причине сексуально неудовлетворенными агрессивными детьми пыльных городских окраин да еще в районах, безнадежно удаленных от магистральных путей цивилизации!"Пидарас!" – с чувством проговорил Ваня, глядя сверху вниз на задорно торчащего, как ни в чем ни бывало, своего петушка... но надо ли говорить, мой читатель, что, имея доброе сердце, Ваня не мог обижаться долго? И уже через пару минут они помирились, и Ваня, стоя под душем, опять ублажал петушка ладонью, привычно сжатой в горячий кулак, и когда подошло петушиное время, он, петушок, словно в знак благодарности за Ванину незлобивость выстрелил так жизнеутверждающе мощно, что Ванина сперма, фонтанируя, оказалась на кафельной стенке; впрочем, сперму свою Ваня с кафельной стенки тут же смыл, продолжая еще какое-то время по инерции думать о Серегиной попе, во всей своей безупречной красе беспечно и даже маняще обнажившейся перед его, Ваниными, глазами на празднике жизни – в студенческом общежитии, что расположено на улице Заря Демократии...
Надо ли еще говорить о Серегиной попе? Я думаю: надо. Собственно, о самой попе можно говорить еще и еще, с дикостью первобытного грека восхищаясь её неоспоримой грацией и элегантностью, но я еще несколько слов скажу не о попе как таковой, а о Ване, который после незабываемой встречи Нового года стал о попе Серёгиной думать... Нет-нет, остынь, нетерпеливый мой читатель, уже успевший привычно решить, что Ваня после того Новогоднего праздника определился в своих сексуальных пристрастиях и что пристрастия эти мгновенно приобрели неоспоримый голубой оттенок! Опять-таки все не так просто в нашей истории, то есть истории сказочной, и мы можем лишь позавидовать тем многочисленным авторам, которым посчастливилось поведать миру истории более простые и внятные, не замутненные неправдоподобно избыточной сказочностью главных и неглавных действующих лиц, как это происходит в истории нашей... Недавно мне посчастливилось прочитать такой с фотографической точностью запечатленный миг: "Женя с размаху вошел в Олега одним мощным толчком, и хотя член у Жени был двадцать пять сантиметра в длину, а для Олега это было впервые, оба они закричала от наслаждения, прокатившегося по их телам... " – и я, прочитав это, тут же подумал: вот она, правда жизни! Двадцать пять сантиметров! Двадцать пять – не больше и не меньше, и при этом – "для Олега это было впервые", но Олег... "оба они закричала от наслаждения, прокатившегося по их телам... ", – так Олег, поди, как сторона принимающая, кричал даже громче... громче кричал от наслаждения, прокатившегося по его телу! Ах, мой читатель, нам бы такой безоблачный случай – и Ваня, шестнадцатилетний студент технического колледжа, уже был бы счастлив, с чувством нарастающего неземного блаженства овладевая во всех отношениях прекрасной попой своего закадычного друга! А почему, собственно, нет – почему всего такого не могло бы случиться? Разве не мог бы Серёга, в череде своих побед-приключений над юными биксами из вполне здорового, не замутненного комплексами любопытства сделать шаг в сторону от магистрального своего направления, и – попробовать, скажем, с Ваней? Мог бы... конечно, мог бы! – в реальной жизни такое встречается сплошь и рядом! Так нет же, нет! – в нашей сказочной истории всё не так просто – не так, как у людей... а впрочем, я вот о чем подумал: всё просто и быстро бывает в историях одиноких стареющих авторов, раз или два соприкоснувшихся на заре своей юности с голубой лунной любовью и потом упорно и много об этом думавших, – им, не сумевшим по жизни любви этой бесстрашно отдаться и ею упиться, невольно хочется снова и снова вспоминать, как всё это было когда-то, и как всё это было легко и просто... и еще всё легко и просто бывает у авторов юных, по простоте неокрепшей своей души искренне верящих, что так, собственно, оно и должно быть, как они это видят своим воспаленным горячим сердцем, одиноко тоскующим по любви, – им кажется, что у них, сочиняющих свои истории, еще всё впереди, и они, поправимо юные, с жаром воображают на своих бессонных мониторах, выдавая мечту за действительность, как всё это легко и просто у них когда-нибудь будет.
Эта самая попа и была в ту Новогоднюю ночь перед Ваниными глазами. С неукротимым задором юности колыхаясь вверх-вниз, это подлинное произведение искусства подмигивало Ване то и дело образующимися неглубокими ямочками, белые нежные полусферы то чуть сдвигались, то раздвигались, то сжимались, то разжимались... ах, до чего это было восхитительное зрелище! Нет-нет, Ваня, глядя на Серегину попу, совсем ничего такого не думал – чтобы конкретно и с явной голубизной... он любовался попой, её движением и ритмом совершенно бескорыстно, потирая через брюки рвущегося в настоящий бой своего горячего петушка, и когда Серега, как-то странно всхлипнув, вдруг неожиданно замер и, поднимаясь, посмотрел на Ваню посветлевшим бездонным взглядом, Ваня замирающим сердцем понял: пора!"Дырка уже разъебана... но ничего, еще можно. Давай!" – услышал Ваня напутствие своего более опытного друга и, Сереге невольно подражая, таким же точно решительным рывком приспустил штаны с себя. Ах, как сделалось вдруг у Вани на сердце тревожно и сладко! Ноги спящей Раисы, беспробудно уставшей на празднике жизни, были раздвинуты, гостеприимно разведены, и между ними Ваня увидел черный всклокоченный бугорок, звавший его в запредельные дали... Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны... – совершенно не к месту вдруг почему-то вспомнилась Ване прекрасная строчка прекрасного поэта, и он, то есть Ваня, продолжая невольно подражать своему закадычному другу Сереге, мешком повалился на всхрапывающую Раису...
И здесь случился с Ваней конфуз... нет-нет, ничего страшного не случилось – такое встречается сплошь и рядом по причине избыточного ожидания, и только очень непросвещенным молодым рыцарям начинает сразу казаться, что заминка у врат долгожданного рая, наконец-то для них открывшиеся и даже гостеприимно распахнувшиеся, имеет непреодолимое и по этой причине судьбоносное значение... всё, конечно, не так! – и тем не менее, это все-таки был конфуз. Подражая Сереге, а может быть, уже действуя инстинктивно самостоятельно, Ваня упал на Раису и, приподняв свою юную и хотя – в общем и целом – симпатичную, но вполне заурядную попку, тут же сунул между животами руку, чтоб показать своему петушку дорогу, ведущую к храму, как вдруг почувствовал, как там, между раздвинутыми Раисиными ногами, все мокро и скользко... и Ваня, вдруг передернувшись от невольно и внезапно охватившей его брезгливости, в недоумении замер, – Ване вдруг удивительным и даже непостижимым образом стало противно... "Ну, ты еби пока, жарь... а я еще кого-нибудь позову. Хватит тебе двадцать минут?" – вопросительным предложением уже деловито уточнил закадычный друг, по душевной своей доброте готовый сделать приятное всему миру. "Хватит", – не думая, отозвался Ваня, и не увидел, а услышал, как дверь за ним снаружи захлопнулась – в замочной скважине дважды проскрежетал ключ. Так вот, о конфузе... трудно сказать, что именно не понравилось петушку – то ли он вдруг вообразил, что для первого раза, для боевого крещения, мог бы Ваня выбрать поле сражения и поприличнее, то ли по молодости он почувствовал неуверенность в конкуренции с теми, кто уже вспахивал эти отнюдь не целинные земли, то ли он просто устал в пути своего ожидания, как устает преодолевший многие тяготы путник, изнеможенно падая, когда до желанной цели остается какой-то шаг, – словом, трудно сказать, что петушку не понравилось, а только он неожиданно сник, напрочь отказывая Ване в его искреннем стремлении овладеть прелестями посапывающей под ним беспробудной труженицы. Растерялся ли Ваня? Конечно, он растерялся. Да и кто бы не растерялся, когда долгожданная цель была под ним, а он ничего не мог сделать, – став на колени, Ваня на все лады поднимал петушка, встряхивал, тискал его и гладил, напоминая, как все получалось у них в ходе бесчисленных тренировок, и как они оба об этом мечтали – сотни раз, стоя под душем или лёжа в постели, стоя в туалете или сидя за письменным столом... нет, петушок не отзывался! Ваня хотел, а он не хотел – и, прикинувшись недееспособным, он глумливо болтался из стороны в сторону, тщетно потрясаемый Ваниными руками, торопливо пытающимися восстановить status quo, – все было тщетно. И Ваня... Ваня вдруг понял, что все напрасно – что сегодня, наверное, не его день. Хорошо, что труженица спала, – не ведая, какая драма разыгрывается над ней, Раиса посапывала, раздвинув ноги, и из ее полуоткрытого грота, поросшего редким диким кустарником, вытекала, сочась, животворящая влага Сереги, и влага Ромика, бывшего перед Серегой, и влага еще бог знает кого, кто был перед Ромиком, не посчитав себя вправе отказываться от удовольствия на этом веселом празднике жизни... бля, хорошо, что Сереги нет, – подумал Ваня, не без некоторого сожаления вставая с ложа, так и не сделавшего в эту прекрасную Новогоднюю ночь его, Ваню, мужчиной – не лишившего его девственности... и здесь, наверное, можно было бы смело сказать, что Ваня остался мальчиком, если бы слово "мальчик" не употреблялось одновременно в совершенно иных – веселых – контекстах. Остается только добавить, что Ваня успел встать вовремя, потому что в замочной скважине вдруг снова проскрежетал ключ, и Серега, приоткрыв дверь, просунул в комнату голову: "Ну, как ты здесь? Кончил?" "Кончил", – в ответ отозвался Ваня ложно бодрым голосом, стоя к Сереге задом – застегивая штаны. "Давай, заходи! На тебе ключ... отдашь его Ромику", – услышал Ваня Серегин голос и, повернувшись, увидел, как в комнату входит, сменяя его у станка наслаждений, очередной пилигрим, жаждущий то ли познания, то ли привычного совокупления...
Надо ли говорить, что первого января, уже дома, когда Ваня под вечер проснулся и пошел в душ, его петушок, как ни в чем ни бывало, тут же напомнил о себе, резво и уверенно выпрямившись во весь петушиный рост! Надо ли говорить, что Ваня, чуть изумленный таким коварством и такой наглостью, вгорячах обозвал петушка "пидарасом", для выражения пущего неудовольствия употребив это грубое простонародное слово, когда-то довольно популярное и чуть ли не единственное, обозначающее представителей альтернативных наклонностей, а ныне вытесненное на обочину жизни и употребляемое лишь полуграмотными и по этой причине сексуально неудовлетворенными агрессивными детьми пыльных городских окраин да еще в районах, безнадежно удаленных от магистральных путей цивилизации!"Пидарас!" – с чувством проговорил Ваня, глядя сверху вниз на задорно торчащего, как ни в чем ни бывало, своего петушка... но надо ли говорить, мой читатель, что, имея доброе сердце, Ваня не мог обижаться долго? И уже через пару минут они помирились, и Ваня, стоя под душем, опять ублажал петушка ладонью, привычно сжатой в горячий кулак, и когда подошло петушиное время, он, петушок, словно в знак благодарности за Ванину незлобивость выстрелил так жизнеутверждающе мощно, что Ванина сперма, фонтанируя, оказалась на кафельной стенке; впрочем, сперму свою Ваня с кафельной стенки тут же смыл, продолжая еще какое-то время по инерции думать о Серегиной попе, во всей своей безупречной красе беспечно и даже маняще обнажившейся перед его, Ваниными, глазами на празднике жизни – в студенческом общежитии, что расположено на улице Заря Демократии...
Надо ли еще говорить о Серегиной попе? Я думаю: надо. Собственно, о самой попе можно говорить еще и еще, с дикостью первобытного грека восхищаясь её неоспоримой грацией и элегантностью, но я еще несколько слов скажу не о попе как таковой, а о Ване, который после незабываемой встречи Нового года стал о попе Серёгиной думать... Нет-нет, остынь, нетерпеливый мой читатель, уже успевший привычно решить, что Ваня после того Новогоднего праздника определился в своих сексуальных пристрастиях и что пристрастия эти мгновенно приобрели неоспоримый голубой оттенок! Опять-таки все не так просто в нашей истории, то есть истории сказочной, и мы можем лишь позавидовать тем многочисленным авторам, которым посчастливилось поведать миру истории более простые и внятные, не замутненные неправдоподобно избыточной сказочностью главных и неглавных действующих лиц, как это происходит в истории нашей... Недавно мне посчастливилось прочитать такой с фотографической точностью запечатленный миг: "Женя с размаху вошел в Олега одним мощным толчком, и хотя член у Жени был двадцать пять сантиметра в длину, а для Олега это было впервые, оба они закричала от наслаждения, прокатившегося по их телам... " – и я, прочитав это, тут же подумал: вот она, правда жизни! Двадцать пять сантиметров! Двадцать пять – не больше и не меньше, и при этом – "для Олега это было впервые", но Олег... "оба они закричала от наслаждения, прокатившегося по их телам... ", – так Олег, поди, как сторона принимающая, кричал даже громче... громче кричал от наслаждения, прокатившегося по его телу! Ах, мой читатель, нам бы такой безоблачный случай – и Ваня, шестнадцатилетний студент технического колледжа, уже был бы счастлив, с чувством нарастающего неземного блаженства овладевая во всех отношениях прекрасной попой своего закадычного друга! А почему, собственно, нет – почему всего такого не могло бы случиться? Разве не мог бы Серёга, в череде своих побед-приключений над юными биксами из вполне здорового, не замутненного комплексами любопытства сделать шаг в сторону от магистрального своего направления, и – попробовать, скажем, с Ваней? Мог бы... конечно, мог бы! – в реальной жизни такое встречается сплошь и рядом! Так нет же, нет! – в нашей сказочной истории всё не так просто – не так, как у людей... а впрочем, я вот о чем подумал: всё просто и быстро бывает в историях одиноких стареющих авторов, раз или два соприкоснувшихся на заре своей юности с голубой лунной любовью и потом упорно и много об этом думавших, – им, не сумевшим по жизни любви этой бесстрашно отдаться и ею упиться, невольно хочется снова и снова вспоминать, как всё это было когда-то, и как всё это было легко и просто... и еще всё легко и просто бывает у авторов юных, по простоте неокрепшей своей души искренне верящих, что так, собственно, оно и должно быть, как они это видят своим воспаленным горячим сердцем, одиноко тоскующим по любви, – им кажется, что у них, сочиняющих свои истории, еще всё впереди, и они, поправимо юные, с жаром воображают на своих бессонных мониторах, выдавая мечту за действительность, как всё это легко и просто у них когда-нибудь будет.