Зона

Сегодня этот парень пришел опять. Впервые он появился на овощной базе неделю назад. Увидев меня, он застыл, с полминуты пялил на меня глаза, а затем стал ходить вокруг да около, делая неловкие попытки скрыть свой интерес ко мне. Я ничего не понимал, и от того нервничал, раздражался. Вряд ли это был мент – за два месяца после моего освобождения из лагеря я еще никуда не успел вляпаться. Да и действовал он слишком непрофессионально. Могло что-то открыться старое. Но и тогда они бы не стали так церемониться. Нет, это не менты. Тогда кто? "Малява" с зоны? И он не решается подойти с ней ко мне? Тоже не похоже. Не та масть! Таких, как этот, безжалостно "петушат" в первую же ночь их появления на зоне – слишком нежное, почти женское у него лицо, худощавая, почти тщедушная фигура. А "петуху" никогда не поручат ничего серьезного, тем более "малявы". Я терялся в догадках, терял душевное равновесие, мрачнел. Нужно было принимать какое-то решение. И я его принял. Когда начался обед, я, выразительно глянув на парня, спрятал деньги с торгового лотка в ящик и медленно направился к двери, ведущей из торгового зала в овощехранилище. Я не оборачивался, но был уверен, что он идет следом. В лицо сразу пахнуло вонью подгнивающих овощей, не проходящей сыростью и затхлостью. И без того полутемное помещение казалось еще темнее из-за высоких штабелей ящиков с овощами и поддонов, разделенных узкими проходами. В один из них я и нырнул, прошел до конца, приготовил нож и стал ждать. Парень появился через минуту, долго вглядывался в полутьму. Наконец, заметив меня, медленно стал приближаться. Я молчал, внимательно наблюдая за ним. Он сильно нервничал, явно боялся, постоянно останавливался, пока не застыл в метре от меня. Затем, привалившись к штабелю спиной, медленно сполз на корточки и робко глянул на меня широко открытыми глазами. И тут меня осенило: это же голубой, и он меня хочет. Все напряжение последней недели вылилось в тихую ярость. "Эти", на зоне, были ниже травы, тише воды, а уж чтобы потревожить, причинить беспокойство мне, одному из королей зоны – об этом не могло быть и речи. Я готов был его пришить тут же. Но у меня появилась другая мысль. Я медленно расстегнул ширинку и указал парню на нее пальцем. Тот, не вставая с корточек, сделал два шага вперед, встал на колени и, не сводя с меня глаз, быстро освободил мое орудие. У него были теплые и нежные ладони. Видимо сказалось воздержание последних двух месяцев (баб овощной базы отпугивал мой уголовный вид и тяжелый взгляд, за который меня еще на зоне прозвали "УГРЮМЫЙ"), так что мой член мгновенно напрягся, налился, головка оголилась и нетерпеливо подрагивала. И так-то не маленький, сейчас он был просто огромен и прочно прижат к животу. Парень, не отрывая от него жадных глаз и шумно вдыхая запах несвежего тела, потянулся к нему губами и нежно обволок, обдав жарким теплом податливого рта. Я слишком давно этого не имел, чтобы хоть как-то сдерживаться. Резким толчком я полностью в него вошел, пригвоздив его голову к стенке штабеля. Парень дернулся было в сторону, но я сделал так же, как делал это всякий раз на зоне: нагнул его голову набок, одно рукой взялся за его затылок, другой – за шею и начал вонзаться в его горло, что-то кроша и разрывая. Парень стоически переживал мой натиск, хотя было непонятно, чем он дышал. Все продолжалось секунд двадцать и закончилось мощным конвульсивным извержением, во время которого парень стал рваться из моих рук, глаза его округлились, а из горла вырвался храп. Наконец я его отпустил, и он безвольно свалился на грязный пол. Его рвало, а потом он долго тяжело дышал, приходя в себя. Я мстительно следил за его мучениями. Тех, на зоне, "опускали" вопреки их воли. Они яростно сопротивлялись и уступали только после тяжелых побоев. Я сам нередко "петушил" новичков, а потом по мере надобности пользовался ими, чтобы не оказаться в числе десятков других заключенных, каждое утро забиравшихся на чердак барака и, глядя через слуховые окна на женскую половину зоны, бесстыдно мастурбирующих, возбуждая себя и других страстными стонами и воплями. А этот, ухоженный, чистенький, никем не принуждаемый, шел на это добровольно и с редкой страстью. Парень, не глядя на меня, начал медленно подниматься, опираясь руками о стенку штабеля. Я сильно толкнул его в сторону выхода: – Убирайся, ублюдок, и больше здесь никогда не появляйся! Он быстро, не оглядываясь, ушел.

Я был уверен, что не увижу его больше никогда. Но через два дня он появился вновь. Он стоял неподалеку, изредка бросая в мою сторону робкие взгляды. Я рассвирепел и, дождавшись, когда очередь ко мне опустела, подошел к нему и тихо сказал: – Пошел вон, или я тебя изуродую! Он ушел, но к концу рабочего дня появился опять. Его широко распахнутые глаза были полны страха и мольбы. Весь его вид говорил о смирении с ожидавшей его участью.

– Так ты еще не успокоился? – Ко мне возвращалась прежняя ярость. – Хорошо же!

Я, не торопясь, закончил уборку, забрал выручку и направился в овощехранилище. Я ждал его на прежнем месте. Он медленно втиснулся в проход и начал приближаться, явно борясь с сильнейшим желанием обратиться в бегство. Даже в полутьме было заметно, как он дрожит. Он застыл в шаге от меня и, затаив дыхание, ждал. Я рванул его на себя, сорвал с него джинсы, упер головой в покрытую слизью стену, раздвинул ягодицы и мощным толчком вошел в него по самые яйца. Он как-то обмяк, охнул, но я обхватил его за живот, лишив возможности вырваться. Мои качки быстро набирали темп и резкость. Мне было больно, но ему, я уверен, было в десять раз больней. Он стонал, крутился как на вертеле, отталкивал меня руками, но я безжалостно вгонял свое орудие снова и снова. Я не знаю, чувствовал ли я что-нибудь, кроме сильнейшего желания доставить ему мучения, но природа брала свое. Волны сладостных судорог потрясли меня с головы до ног, и я долго истекал в него под его стоны.

Я вышел из него и заметил, что мое орудие сильно испачкано. Вытащив платок, я долго брезгливо вытирался, наблюдая за парнем. Тот стоял, упершись руками в стену и делая попытки распрямиться. Наконец это ему удалось. Он повернулся ко мне лицом. Его рот был искривлен, глаза полны слез. С издевкой глядя на него, я развернулся и медленно пошел прочь. Выйдя на свет, я взглянул на платок, машинально зажатый в руке, и увидел, что он весь пропитан кровью. В какой-то момент мне даже стало жаль парня, но я быстро подавил в себе это чувство. Это был ему урок, который, конечно, не пройдет даром – больше здесь он никогда не появится.

Он возник возле моего лотка через четыре дня. Я был растерян, впервые не знал, что должен делать. Я был уверен, что это было не просто упрямство, но совершенно не понимал, чем мог так сильно притягивать этого парня. Было не по себе от смеси жестокости и жалости по отношению к нему. Дождавшись обеденного перерыва, я, кивнув ему, чтобы он шел за мной, направился через овощехранилище в свою каморку – маленькое грязноватое помещение, в котором стояли топчан, стол и стул, освещаемые через небольшое оконце. Я впустил его во внутрь и закрыл дверь.

– Раздевайся! – Я указал ему на топчан, покрытый жестким одеялом, и начал раздеваться сам.

Он молча разделся, лег на спину и затих. Я за ноги подтянул его к краю топчана и резко их раздвинул. Он молча протянул мне тюбик с кремом, и в глазах его светилась робкая просьба. Я нехотя пошел ему навстречу – смазал себя и его. Потом взялся руками за щиколотки его ног и загнул их к его голове. Что-то тронуло меня в его беспомощном, но полном доверия виде. Да и не проходила легкая жалость из-за мучений, доставленных ему в прошлый раз. Мои движения стали мягче, чувственнее, более щадящими. Гораздо сильнее и острее, чем прежде, я ощутил сладость его горячего молодого нутра. Вопреки ожиданиям, я стал получать удовольствие от обладания этим рвущимся ко мне жарким телом, жаждущим только одного – сделать мне как можно приятнее. Я долго сдерживал нарастающую страсть, но организм брал свое, и финал был таким же безудержным и неистовым, как и раньше.

На сей раз, обошлось без крови и боли. Тяжело дыша, я свалился на топчан рядом с ним. Он повернулся ко мне, и глаза его светились покоем и благодарностью. Нагнув голову, он зарылся в волосах на моей груди, сполз на живот, потом ниже. Он покрывал мое тело поцелуями, ласково гладил руками, потом прижался ко мне, и его губы нежно теребили соски на моей груди. Невыразимое, незнакомое, никогда раньше не испытываемое блаженство захлестнуло все мое существо. Рядом был человек, желавший меня бескорыстно и не по принуждению. Его не остановили ни моя жестокость, ни мой уголовный вид, ни царящие вокруг грязь и смрад. Ему нужен был я, таким, как есть, без угроз, надежд и обещаний. Что-то дрогнуло во мне, и я сильно прижал его к себе. Он затих, словно понимая мое состояние.

– Как тебя зовут? – Я поднял его голову и взглянул ему в лицо.

– Саша! – Его голос был чист и светел, под стать нежному облику. Я жадно вглядывался в его глаза, ища хотя бы следы фальши и не находил их. Они светились нежностью и счастьем.

– Придешь завтра! – Я оттолкнул его от себя и отвернулся. Мне надо было справиться с собой, понять, что со мной происходит. Я терял свое лицо, свой привычный облик, свою скорлупу, в которую уже давно влез и которая до сих пор меня надежно защищала. Ну, на что мне дался этот развратный юнец, гомик, которого еще неделю назад я глубоко и привычно презирал? Зачем он мне и что мог дать? Ведь жил же я, проведя вокруг себя круг и никого туда не впуская. Но чем больше я себя уговаривал, тем больше понимал, что впервые за долгие годы встретил живую душу, которая бескорыстно тянулась ко мне и которой я был нужен. И все больше осознавал, что мне уже не быть таким, как раньше.

Я не заметил, как он ушел. Поднявшись с топчана, я медленно оглядел свои владения и словно впервые увидел окружавшие меня грязь и беспорядок. Словно очнувшись, я щупал свое небритое лицо, теребил старую, потасканную, несвежую одежду. Да, кажется надо что-то менять – уж очень паскудно все это выглядит. Как хлев. Ни бабу сюда привести, ни этого.