Месть пионерки

У всех ребят, как у людей, а у Толика, парня моего, калатушка такая, что кобыла испугается. Я давно уже не целка. Целку ещё в колыбели мухи проели. Другим парням, сразу, в первый же день не даю. Что я, блядь какая! А вот Толик мне полюбился, ещё на танцплощадке. Когда он начал целовать мне шею в засос, я так сомлела, что аж в трусы надула. Потом, когда он лапать меня стал, я на шею ему повисла, глаза закрыла, делай со мной чего хочешь! Цыцки у меня маленькие, обе в одну его лапищу помещаются. Мял он мне их, щипал, соски всё крутил, так я аж стонать от удовольствия начала. Тут он и повалил меня на траву. Навалился, тяжёлый, пахнет вином и сигаретами, грудь широкая, дышит часто. Я его шею не отпускаю, а он шарит ручищами, юбку мне до пупа задрал. Я ему:

– Толик, не надо, не надо!

А сама задницу приподняла, чтоб ему удобно было трусы с меня стягивать. До колен он их мне спустил, а дальше я сама, как змея из кожи вылезла. Обхватила ногами его за талию, жмусь к нему всем своим тощим телом, а он ширинку расстёгивает и чего-то долго там копается. Потом, как надавит мне больно между ног. Я как заору:

– Ты чего, коленку мне пихаешь?

Руками схватилась, и тут, уже во второй раз, по-настоящему обосцалась. Сразу сама себе не поверила – вот это дубина! Нет, не то, чтобы очень длинный, но такой толстый, что двумя руками чуть обхватила. А Толик:

– Не сцы, ща войдёт! – и продолжает мне его переть. Руками меня крепко держит, ещё и навалился всем телом – вырваться я не могу, только умоляю его жалобно:

– Толечек, миленький, отпусти меня, что хочешь для тебя сделаю, миленький, умоляю тебя. Мама, мамочка, спаси меня!

Чувствую, нет у меня больше сил, сейчас он меня разорвёт. Головка уже начала по тиху влезать вместе с моими же шкурками. Плющит об мои же мослы – больно! Прям кости мне раздвигает, чего-то аж в копчике уже трещит.

Всё же пожалел он меня, повернулся на спину:

– В рот бери сука, если не можешь по-людски!

Мне не надо было повторять дважды, скользнула вниз, и давай дрочить обеими руками, сосать и лизать языком немытые его мудя. Пальцы у себя между ног намочила и щекотать Толикину задницу. Яйца ему как собака лизала. Сяду на него верхом, поезжу, потрусь об его полено своей общипанной и опять лизать. Как яйца его поджались, стало у него там под ними тикать и сжиматься, я рот широко открыла, к залупе губы прижала и давай глотать молофью. Вылизала всё до капли.

– Соска ты хорошая! – похвалил меня Толик. – Будешь моей бабой.

На утро у меня между ног был один сплошной синяк, губеси распухли, разлезлись в стороны, внутри все шкурки ярко-красные, мокрые, горячие стали, повылазили наружу и висят, как у индюка нос. Присела пописять – не могу, больно. Ну думаю, чтоб было, если б Толику удалось таки меня на лысого напялить? Увидела мамка, какой раскорякой я хожу:

– Что, блядина, опять всю ночь еблась по посёлку!

Сетку схватила с гвоздя и по ляжкам меня, по ляжкам. Поймала за волосы, задрала подол, заголила мне задницу. Я сжалась вся, глаза зажмурила,

– Мамочка, не бей, не буду больше, мамочка, прости!

Свистнула сетка, я аж зашлась от боли, ни кричать, ни дышать не могу, как рыба ловлю ртом воздух. Ногами дрыгаю, в глазах потемнело. Тут мамка ещё раз как жикнет сеткой, меня и прорвало – так завизжала, сосед на днях свинью резал – та так не визжала.

– Вот, тебе, потаскуха, получай!

Потом остановилась, разглядела у меня между ног тёмно-синий синячище, величиной с велосипедное седло и давай реветь в голос:

– Дочушка, кто же это тебя так? Ах! Згвалтавали, снасильничали доньку мою!

В больницу потащила меня, к доктору. Я упиралась, не хотела идти, но разве против мамки моей попрёшь? На всю больницу раскричалась, что доньку снасильничали и всё нутро порвали.

Сухой жилистый старикашка – доктор, показал мне на блестящую каракатицу:

– Раздевайся ниже пояса и залазь вот сюда.

Я стою и не шевелюсь, а мамка меня подталкивает легонько в спину:

– Иди, иди не бойся, доктор хороший, больно не сделает.

Да не дурочка, знаю, что на эти рогатки надо ноги класть. Стыдно-то как, вот так вывернуться наизнанку и весь свой срам показывать. Со сверстниками не стыдно, не зря меня "Сцыкухой" прозвали. Вовсе не трусливая я, наоборот могу такое – ни одна девчонка не осмелится. А потому, что соревновалась с пацанами, кто дольше сцыкнёт. И почти переиграла всех, пока не пришёл один рыжий, весь в веснушках, не из наших. Обошёл он меня. Кожицу оттянет, сожмёт кончик, точно грядки шлангом поливает, натужится и брызнет всего-то одну каплю. Да летит эта капля метров на пятнадцать. Я уже и на стол залазила, чтоб высота равная была, тужилась так, что чуть не обделалась, но этот рыжий со своей пипеткой меня переплюнул. Пацаны наши всё равно меня победительницей признали, почто, если и мне поливальный шланг приделать, так я может дальше того брызну. С тех пор я – , с большой буквы.

А на блестящую каракатицу я залезла. Доктор резиновые перчатки надел и давай мне железяки холодные пихать во все дырки. Медсестру позвал, мазки какие-то брали из меня.

– Ну, рассказывай, кто тебя так?

– Упала, – говорю, – ударилась.

– Сколько раз подряд упала? – издевается старикашка.

– Не помню!> – отвечаю.

Чем-то холодным и шипящим всё брызгал мне на раны, потом осторожно чем-то промокал.

– Вижу, что секс в извращённой форме практикуете, вот сказать бы матери. Да толку-то, она тебя и без того порет как сидорову козу. Ну, ладно, одевайся! – говорит.

Я за шторой одеваюсь, а он с мамкой моей разговаривает:

– Ничего страшного, травмы поверхностные, внутри повреждений нет. Она не девственница, но дефлорация произошла не сейчас, а значительно раньше. Может ей какой предмет пытались ввести, бутылку например, поговорите с ней, матери она должна признаться.

– Упрямая она, сладу нет!

– Одна воспитываю, без отца, совсем от рук отбилась.

Я вышла из-за ширмы, они прекратили говорить обо мне. Когда мы с мамкой уже подошли к дверям, доктор нам вдогонку и говорит:

– Почаще подмываться с мылом, и пусть сохнет, ничем не закрывать, скоро пройдёт.

Мама осталась доктора благодарить, а я на улицу шмыгнула.

До чего же у нас в посёлке сплетни быстро расходятся. Не успела я от больницы толком отойти, уже проехал мимо на велосипеде пацанёнок, остановился и мне вдогонку:

Тонька – донька

Рваная пиздонька

Я прикинула, далеко остановился, не догоню.

– Каркать будешь, сейчас тебе хозяйство твоё оторву, недоносок!

Крикнула, и пошла дальше. Так нет, прямо возле дома, на заборе ещё двое таких же оболтусов сидят:

По пизде мохнатой

Ударили гранатой

Граната подорвалась

Пизда заулыбалась

Поэты недоделанные! Этих уже попыталась отловить. Куда там, шуганули, как коты шкодливые. Ладно, ещё не вечер, этого я так не оставлю. Потом всё равно уши оборву.

Весь день и никуда не выходила, зализывала раны. А к ночи не выдержала, сбежала к танцплощадке. Мама думала, что я сплю, а я в окошко вылезла, первый этаж, низко совсем. И через поле, на торфобрикетный, на танцы. Толика увидела, ноги ослабели, в низу живота пустота образовалась, прямо дёргает всю. А тут ещё какая-то белобрысая мокрощелка Толику на шею вешается. Я взбесилась от такого нахальства, подскочила, за волосы сучку и давай метелить. Всю рожу ей исцарапала. Она, дура, отбиваться, ну я ей по почкам коленкой и ногами топтать. Тут меня Толик оттащил. Белобрысая быстро собрала сопли и сдрыснула. От Толика я уже не отходила ни на шаг. Обнимала за шею, победно поглядывая на остальных девчонок.

На торфобрикетном я часто бываю и местные меня знают. А тут краля какая-то подходит, строит из себя, нос задрала. Аккуратная такая – . Приезжая небось, городская.

– Девочки велели передать, чтоб вы юбку длиннее надевали, а то когда танцуете, у вас трусы видно.

Стоят стайкой в стороне, смеются, черти! А эта осмелела:

– А от себя я хочу добавить, что танцуете вы очень вульгарно!

– Насчёт трусов, передай, – говорю, – своим швабрам, что я трусы не ношу – так вентиляция лучше, не так селёдкой пахнет, как от вас, а из-под юбки это лифчик выглядывает. И танцую, как захочу, был бы хуй – танцевала б на хую. А что на со мной – это хорошо, уважаешь значит. Так, что сегодня бить не буду – вали давай.

Та нос ещё выше задрала, резко повернулась и медленно так к своим похиляла.

– Ни черта она меня не уважает! – наконец дошло до меня.

– Брезгует, издевается и ещё морду воротит. Ну,! Погоди, я это так не оставлю!

Уже возле дома, в тени у забора, когда Толик залез ко мне под кофту и стал щипать за цыцки, я так обмякла, что забыла про вчерашний страх и боль. Я уже была готова попробовать ещё раз. Но тут из подъезда вышла соседка. Толик оттолкнул меня, слегка хлопнул ладошкой по заднице:

– Ладно, пили спать. Мне сегодня некогда. Дело есть.

Руки в брюки, засвистел и ушёл в темноту.

Дома мамка уже ждала меня. Злая, с сеткой в руках.

– Шкура на тебе горит! Засеку подлюку!

И за мной. Я пулей в ванную. Чуть успела у мамки перед носом дверь захлопнуть. Уселась на пол, спиной к холодной чугунной ванне, а ногами упёрлась в дверь. Мамка когда злая, такая сильная, чуть дверь не выломала. Но у меня ноги крепкие, удержала. Так остаток ночи и просидела на холодном полу. Я и от отчима так спасалась, пока он ещё с нами жил:

Толик работал у нас на бум фабрике, в макулатурном цехе. Мы с девчонками называли этот цех – . Там можно было всякие интересные книжки найти. Но в мы ходили не за этим. Там, за горами тюков с макулатурой всегда сухо и тепло. Прямо в рабочее время можно встречаться с парнями. – да трахаться пошла в макулатурный.

Была на заводе и настоящая библиотека, говорили, что много там хороших книг. Потому, что из наших, заводских никто книжками не интересовался, не тащили их, вот и было чего почитать.