Спасибо, мне не интересно
✕
Рассказы с описанием несовершеннолетних запрещены.
Вы можете сообщить о проблеме в конце рассказа.
Уроки рисования
Они еще долго беседовали. Свешников успокаивал дочь, как мог, а сам мучительно боролся с нарастающей в душе тревогой. Она во всем с ним соглашалась, напоследок еще раз попросила поговорить с внучкой и ушла, оставив в сердце старого учителя холодок недоброго предчувствия.
На завтра был день "занятий". Оля, пришла вместе с Сашенькой чуть-чуть пораньше, убежав с последнего урока. Пока девочки затеяли веселую возню, тормоша и постепенно раздевая, друг дружку, он решил состряпать что-нибудь, чтоб покормить их и заодно дождаться Наташи. Разговор с Леной не выходил у него из головы. Как же неосторожно поступила внучка! Хотя, что требовать от десятилетней девчушки.
От раздумий его оторвал сдвоенный звонок в дверь.
– О! Наташа пришла! – Сашенька выскочила в коридор босая, в одной маечке сияя наготой длинных ножек и белой аппетитной попочки.
– Подожди-ка, Сашок! – он невольно понизил голос, и тревога передалась мгновенно ребенку. Через глазок Свешников увидел свою дочь, нервно переступающую у порога, и тут по голове ударил новый нетерпеливый звонок.
– Быстро в спальню! – истеричным шепотом бросил он девочкам, – и дверь закройте... А сам метнулся в зал, на ходу собирая, комкая и закидывая за диван их одежки. Оглядевшись и убедившись, что все вроде бы чисто, он, обмирая, шагнул к двери.
Лена ворвалась в квартиру и тут же заглянула в пустую гостиную. Лицо дочери было мрачнее тучи, и смотреть на отца она избегала.
– В чем дело, Лена? – он едва справился с сиплой дрожью голоса, а сердце прыгало где-то у горла, больно ударяя в висок и ключицу.
– В чем дело? Это я хочу опросить, в чем тут дело! Вчера вечером я дважды поймала Наташу за этим самым... Гадким занятием. Стала говорить, расспрашивать – молчит. Пригрозила – молчит. Я перерыла портфель и нашла вот это! – Лена швырнула на стол фото, где все три девочки голенькие сидели в обнимку на диване, причем Саня и Наташа целовались, а Олина ручка лежала на промежности внучки.
Все смешалось и рухнуло в бездонную пропасть. В глазах у Игоря Сергеевича потемнело. Дочь продолжала.
– Так что это такое? Может, ты мне скажешь? Я ее уже спрашивала, – она и тут молчит. Как сидорову козу излупила! А ведь это тут снято... Тут! – Она быстро вошла в комнату и ткнула пальцем в диван.
– Что же ты делаешь, отец! Что это за маразмы такие! Старческое что ли? Может тебя надо лечить отправить? Сдурел на старости лет, да?
– Лена, послушай...
– И слушать ничего не хочу! Давай сода всю эту гадость!
– Какую гадость?
– Чего дурачком прикидываешься! Фотокарточки давай! – Нет никаких фотографий! Это так... Вроде в шутку...
– Хороши же шуточки! Полгода родной отец развращает мне дочь! Шуточки! Я сама найду!
– Не смей рыться!
– Ax, не смей! Значит, есть что искать! – Неожиданно Лена подошла и рывком распахнула спальню. – Никого нет.
– Что ты хочешь там найти?
– Ничего! – словно выплюнула женщина и, стуча подковками зимних сапог, вышла в коридор.
– Запомни: ты мне больше не отец, и Наташа – тебе не внучка, и больше ты ее никогда не увидишь! – Она распахнула дверь и замерла вполоборота.
– А я ее до смерти иссеку, но узнаю, чем вы тут занимались. Каким рисованием.
Дверь захлопнулась, словно крышка гроба. Едва переставляя ослабшие ноги, задыхаясь от острой боли, Игорь Сергеевич дополз до кресла и упал в него почти без чувств. Через минуту из спальни показалась перепуганная мордашка Сани, следом – Оля. Обе девочки почти голые. Младшая с опаской взглянула на дядю Игоря, не решаясь подойти, а старшая тут же кинулась к нему, трогая за кисти и зачем-то щупая лоб, холодный и потный.
– Он умет? Да? – голосок Саши дрожал на грани слез.
Оля осторожно потрясла Свешникова за плечо.
– Дядя Игорь, ты живой? – она сама чуть не плакала. Он слабо шевельнулся и открыл глаза, в которых стояли боль и слезы.
– Фу! – облегченно выдохнула Саша, опускаясь на диван.
– А где одежда? – спросила она озираясь.
– Там, за диваном... – Каждое слово давалось с неимоверным трудом. Малышка склонилась, оттопырив попку, и стала извлекать смятые платья, колготки, долго искала трусики.
– Дядя Игорь, – Оля не отходила от него, – Может "скорую" вызвать?
– Нет, Оленька, лучше дай мне лекарство. Там, на кухне, в столе... Она примчалась с пистоном нитроглицерина.
– Это. Да?
– Спасибо. – Он сунул горошину под язык, – А машину не надо? Вы лучше идите, а то она еще вернется...
– Ну и что! Пусть. Ишь, какая! Кричит тут... – Не очень решительно хорохорилась Оля.
– Идите, идите... Я сейчас оклемаюсь.
В конце концов, удалось выпроводить только Санечку. Оля осталась, не смотра ни на какие уговоры. Она сбегала на кухню включить чайник, помогла (неожиданно сильная) перебраться дяде Игорю на диван и укрыла его теплым пледом, тщательно, словно маленького ребенка, подоткнув края. Потом села рядом с ним, но не на диван, а чтобы не потревожить, на пол.
– Тебе уже лучше, дядя Игорь?
– Да, спасибо. Ты у меня человек! – он слабо улыбнулся и погладил растрепанные волосы девочки.
– Я от Вас никуда не уйду. Я ночевать с Вами останусь. Только сбегаю маму предупрежу, скажу. К подружке пойду ночевать.
Не надо, Оленька. Зачем лишние хлопоты, и так неприятностей, хоть отбавляй, а еще, вдруг и с тобой что приключится. Я совсем с ума сойду.
Девочка вздохнула и потерлась щекой о его руку.
– Все равно! Тогда я завтра из школы убегу прямо с утра к Вам.
– Хорошо, завтра убегай, а сегодня надо домой идти.
– Еще рано, дядя Игорь! Вот чаю попьем, моего вкусненького. Я посмотрю. Как ты себя чувствуешь и пойду, ладно?
– Ладно, ладно...
От ее трогательной заботы и преданности Свешникову действительно стало легче, теплее. Он думал: "Какую славную девочку подарила судьба старому греховоднику. Какая причудливая и непонятная все-таки жизнь".
После чая Оля затеяла уборку на кухне. Стараясь не шуметь, и лишь изредка, брякая непослушной тарелкой или чашкой. Он не мешал ей больше, не гнал, наслаждаясь присутствием маленькой феи.
Перед уходом, чтобы окончательно убедить девочку в своей жизнеспособности, он даже встал и проводил Олю до двери, ласково, почти по-отечески, поцеловав на прощание в губы.
Потекли часы мучительного одиночества и тупого бессмыслия. Думать действительно ни о чем не хотелось: любое воспоминание, не говоря уже про будущее, вызывало острую сердечную боль.
На улице стемнело. Он сидел в кресле и боролся с желанием покурить. В дверь позвонили. Даже не задумываясь о том, кто это может быть, Игорь Сергеевич щелкнул замком. В темную прихожую хлынул свет с лестничной клетки, на миг, ослепив его, чтобы в следующую секунду оглушить. На пороге стояла Наташа. Она была без шапки в тонком демисезонном пальтишке. Растрепанные волосы падали на бледное опухшее от слез личико, губки посинели и дрожали от холода.
– Господи! Наточка, ты откуда? – Он отступил назад, впуская внучку, одновременно включив свет в прихожей и закрывая за ней дверь.
Девочка всхлипнула и прижалась к нему, обнимая за пояс.
– Деда, я убежала. – Она снова всхлипнула, шмыгнула носом и судорожно, сквозь стоящие под горлом слезы, втянула воздух.
– Как убежала? – Он чувствовал. Что спрашивает совершеннейшую глупость.
– От мамки убежала. Совсем. Она меня била... Вчера била. И сегодня снова. Так сильно!... Я плакала, кричала, мне даже плохо стало. Но я ничего-ничего не сказала! Она и тебя обзывала. И меня... Всякими словами гадкими. А я только кричала и плакала.
Он слушал пораженный, и лишь дрожащей ладонью проводил по спутанным волосюшкам и вздрагивающим плечикам малышки.
– Как же ты из дому ушла?
– Она в туалет села, а я тихонько пальто надела, сапоги взяла, чтобы не топать и быстро дверь открыла. Она не успела выскочить. Я аж на улице обулась.
– Боже! Да ты голая совсем! – На Наташе под пальто была только маечка и тоненькие колготки.
– Ты же простудилась, наверное! Вон – горячая вся!
– Я бежала бегом. Всю дорогу бежала...
И вдруг плотина, державшая поток обиды, горя и слез рухнула. Наташа заплакала громко. По-детски, навзрыд. Боясь истерики, Игорь Сергеевич накапал внучке валерианки, и она послушно, стуча зубами о стекло, осушила стакан. Он не думал о погоне, о дочери, о законе, который на ее стороне... Ни о чем не думал Игорь Свешников, кроме того, что девочка может простыть, заболеть. Ведь на улице ниже 20 градусов. Он набрал ванну, раздел внучку и ужаснулся: на спине попке, ляжках, даже на руках, которыми, видимо, прикрывалась от ударов девочка, багровели старые и совсем свежие полосы.
– Милая моя! Да, что же это такое! Чем же она тебя била?
– Вчера ремнем, а сегодня проволокой какой-то... – Ната проговорила это тихо, словно стыдясь, а мужчине вдруг стало плохо от вида этого избитого детского тельца, от смеси жалости и бессильной злобы на дочь. На себя, на весь этот глупый и жестокий мир. Он присел на корточки и нежно поцеловал синяки.
– Тебе очень больно, девочка моя?
Наташа кивнула:
– Сидеть больно.
В ванну малышка опускалась очень осторожно, морщась от жгучего прикосновения горячей воды к раненой плоти, ведь кое-где виднелись запекшиеся кровяные рубцы. Но постепенно тело привыкло, и она расслабленно вытянулась, отдаваясь благодатному теплу и покою. Игорь Сергеевич смотрел на мертвенно белое, сквозь воду такое знакомое, нагое тело своей внучки-любовницы и не испытывал ни обычного возбуждения, ни похоти, ничего кроме острой жалости и стыда за прошлое.
– Ты полежи, погрейся, а я чай пока поставлю. Оля заваривала...
Она улыбнулась в ответ, не открывая глаз, и проговорила:
– Олечка хорошо заваривает. Вкусно.
– Да, с малинкой попьем.
– И с булочкой, угу? Ты сегодня булочки покупал? У тебя остались?
– Остались.
Он вышел на кухню и, отдалившись от внучки, приблизился к непроходящей, а теперь усиливающейся тревоге. Шум каждой машины за окном заставлял его вздрагивать и ждать шагов на лестнице. Потом он нашел в шкафу кое-что из ее одежды, выбрал трусики (те. В которых Ната прибежала, были выпачканы кровью), теплые колготки и футболку с длинным рукавом, свитер, да еще халат.
Наташа купалась минут двадцать. Почти все время он пробыл возле нее в тягучем беспомощном молчании. Что он мог сказать, чем утешить эту несчастную маленькую девочку?
От всех этих одежек внучка отказалась, и голенькая закуталась в длинный дедов халат.
На завтра был день "занятий". Оля, пришла вместе с Сашенькой чуть-чуть пораньше, убежав с последнего урока. Пока девочки затеяли веселую возню, тормоша и постепенно раздевая, друг дружку, он решил состряпать что-нибудь, чтоб покормить их и заодно дождаться Наташи. Разговор с Леной не выходил у него из головы. Как же неосторожно поступила внучка! Хотя, что требовать от десятилетней девчушки.
От раздумий его оторвал сдвоенный звонок в дверь.
– О! Наташа пришла! – Сашенька выскочила в коридор босая, в одной маечке сияя наготой длинных ножек и белой аппетитной попочки.
– Подожди-ка, Сашок! – он невольно понизил голос, и тревога передалась мгновенно ребенку. Через глазок Свешников увидел свою дочь, нервно переступающую у порога, и тут по голове ударил новый нетерпеливый звонок.
– Быстро в спальню! – истеричным шепотом бросил он девочкам, – и дверь закройте... А сам метнулся в зал, на ходу собирая, комкая и закидывая за диван их одежки. Оглядевшись и убедившись, что все вроде бы чисто, он, обмирая, шагнул к двери.
Лена ворвалась в квартиру и тут же заглянула в пустую гостиную. Лицо дочери было мрачнее тучи, и смотреть на отца она избегала.
– В чем дело, Лена? – он едва справился с сиплой дрожью голоса, а сердце прыгало где-то у горла, больно ударяя в висок и ключицу.
– В чем дело? Это я хочу опросить, в чем тут дело! Вчера вечером я дважды поймала Наташу за этим самым... Гадким занятием. Стала говорить, расспрашивать – молчит. Пригрозила – молчит. Я перерыла портфель и нашла вот это! – Лена швырнула на стол фото, где все три девочки голенькие сидели в обнимку на диване, причем Саня и Наташа целовались, а Олина ручка лежала на промежности внучки.
Все смешалось и рухнуло в бездонную пропасть. В глазах у Игоря Сергеевича потемнело. Дочь продолжала.
– Так что это такое? Может, ты мне скажешь? Я ее уже спрашивала, – она и тут молчит. Как сидорову козу излупила! А ведь это тут снято... Тут! – Она быстро вошла в комнату и ткнула пальцем в диван.
– Что же ты делаешь, отец! Что это за маразмы такие! Старческое что ли? Может тебя надо лечить отправить? Сдурел на старости лет, да?
– Лена, послушай...
– И слушать ничего не хочу! Давай сода всю эту гадость!
– Какую гадость?
– Чего дурачком прикидываешься! Фотокарточки давай! – Нет никаких фотографий! Это так... Вроде в шутку...
– Хороши же шуточки! Полгода родной отец развращает мне дочь! Шуточки! Я сама найду!
– Не смей рыться!
– Ax, не смей! Значит, есть что искать! – Неожиданно Лена подошла и рывком распахнула спальню. – Никого нет.
– Что ты хочешь там найти?
– Ничего! – словно выплюнула женщина и, стуча подковками зимних сапог, вышла в коридор.
– Запомни: ты мне больше не отец, и Наташа – тебе не внучка, и больше ты ее никогда не увидишь! – Она распахнула дверь и замерла вполоборота.
– А я ее до смерти иссеку, но узнаю, чем вы тут занимались. Каким рисованием.
Дверь захлопнулась, словно крышка гроба. Едва переставляя ослабшие ноги, задыхаясь от острой боли, Игорь Сергеевич дополз до кресла и упал в него почти без чувств. Через минуту из спальни показалась перепуганная мордашка Сани, следом – Оля. Обе девочки почти голые. Младшая с опаской взглянула на дядю Игоря, не решаясь подойти, а старшая тут же кинулась к нему, трогая за кисти и зачем-то щупая лоб, холодный и потный.
– Он умет? Да? – голосок Саши дрожал на грани слез.
Оля осторожно потрясла Свешникова за плечо.
– Дядя Игорь, ты живой? – она сама чуть не плакала. Он слабо шевельнулся и открыл глаза, в которых стояли боль и слезы.
– Фу! – облегченно выдохнула Саша, опускаясь на диван.
– А где одежда? – спросила она озираясь.
– Там, за диваном... – Каждое слово давалось с неимоверным трудом. Малышка склонилась, оттопырив попку, и стала извлекать смятые платья, колготки, долго искала трусики.
– Дядя Игорь, – Оля не отходила от него, – Может "скорую" вызвать?
– Нет, Оленька, лучше дай мне лекарство. Там, на кухне, в столе... Она примчалась с пистоном нитроглицерина.
– Это. Да?
– Спасибо. – Он сунул горошину под язык, – А машину не надо? Вы лучше идите, а то она еще вернется...
– Ну и что! Пусть. Ишь, какая! Кричит тут... – Не очень решительно хорохорилась Оля.
– Идите, идите... Я сейчас оклемаюсь.
В конце концов, удалось выпроводить только Санечку. Оля осталась, не смотра ни на какие уговоры. Она сбегала на кухню включить чайник, помогла (неожиданно сильная) перебраться дяде Игорю на диван и укрыла его теплым пледом, тщательно, словно маленького ребенка, подоткнув края. Потом села рядом с ним, но не на диван, а чтобы не потревожить, на пол.
– Тебе уже лучше, дядя Игорь?
– Да, спасибо. Ты у меня человек! – он слабо улыбнулся и погладил растрепанные волосы девочки.
– Я от Вас никуда не уйду. Я ночевать с Вами останусь. Только сбегаю маму предупрежу, скажу. К подружке пойду ночевать.
Не надо, Оленька. Зачем лишние хлопоты, и так неприятностей, хоть отбавляй, а еще, вдруг и с тобой что приключится. Я совсем с ума сойду.
Девочка вздохнула и потерлась щекой о его руку.
– Все равно! Тогда я завтра из школы убегу прямо с утра к Вам.
– Хорошо, завтра убегай, а сегодня надо домой идти.
– Еще рано, дядя Игорь! Вот чаю попьем, моего вкусненького. Я посмотрю. Как ты себя чувствуешь и пойду, ладно?
– Ладно, ладно...
От ее трогательной заботы и преданности Свешникову действительно стало легче, теплее. Он думал: "Какую славную девочку подарила судьба старому греховоднику. Какая причудливая и непонятная все-таки жизнь".
После чая Оля затеяла уборку на кухне. Стараясь не шуметь, и лишь изредка, брякая непослушной тарелкой или чашкой. Он не мешал ей больше, не гнал, наслаждаясь присутствием маленькой феи.
Перед уходом, чтобы окончательно убедить девочку в своей жизнеспособности, он даже встал и проводил Олю до двери, ласково, почти по-отечески, поцеловав на прощание в губы.
Потекли часы мучительного одиночества и тупого бессмыслия. Думать действительно ни о чем не хотелось: любое воспоминание, не говоря уже про будущее, вызывало острую сердечную боль.
На улице стемнело. Он сидел в кресле и боролся с желанием покурить. В дверь позвонили. Даже не задумываясь о том, кто это может быть, Игорь Сергеевич щелкнул замком. В темную прихожую хлынул свет с лестничной клетки, на миг, ослепив его, чтобы в следующую секунду оглушить. На пороге стояла Наташа. Она была без шапки в тонком демисезонном пальтишке. Растрепанные волосы падали на бледное опухшее от слез личико, губки посинели и дрожали от холода.
– Господи! Наточка, ты откуда? – Он отступил назад, впуская внучку, одновременно включив свет в прихожей и закрывая за ней дверь.
Девочка всхлипнула и прижалась к нему, обнимая за пояс.
– Деда, я убежала. – Она снова всхлипнула, шмыгнула носом и судорожно, сквозь стоящие под горлом слезы, втянула воздух.
– Как убежала? – Он чувствовал. Что спрашивает совершеннейшую глупость.
– От мамки убежала. Совсем. Она меня била... Вчера била. И сегодня снова. Так сильно!... Я плакала, кричала, мне даже плохо стало. Но я ничего-ничего не сказала! Она и тебя обзывала. И меня... Всякими словами гадкими. А я только кричала и плакала.
Он слушал пораженный, и лишь дрожащей ладонью проводил по спутанным волосюшкам и вздрагивающим плечикам малышки.
– Как же ты из дому ушла?
– Она в туалет села, а я тихонько пальто надела, сапоги взяла, чтобы не топать и быстро дверь открыла. Она не успела выскочить. Я аж на улице обулась.
– Боже! Да ты голая совсем! – На Наташе под пальто была только маечка и тоненькие колготки.
– Ты же простудилась, наверное! Вон – горячая вся!
– Я бежала бегом. Всю дорогу бежала...
И вдруг плотина, державшая поток обиды, горя и слез рухнула. Наташа заплакала громко. По-детски, навзрыд. Боясь истерики, Игорь Сергеевич накапал внучке валерианки, и она послушно, стуча зубами о стекло, осушила стакан. Он не думал о погоне, о дочери, о законе, который на ее стороне... Ни о чем не думал Игорь Свешников, кроме того, что девочка может простыть, заболеть. Ведь на улице ниже 20 градусов. Он набрал ванну, раздел внучку и ужаснулся: на спине попке, ляжках, даже на руках, которыми, видимо, прикрывалась от ударов девочка, багровели старые и совсем свежие полосы.
– Милая моя! Да, что же это такое! Чем же она тебя била?
– Вчера ремнем, а сегодня проволокой какой-то... – Ната проговорила это тихо, словно стыдясь, а мужчине вдруг стало плохо от вида этого избитого детского тельца, от смеси жалости и бессильной злобы на дочь. На себя, на весь этот глупый и жестокий мир. Он присел на корточки и нежно поцеловал синяки.
– Тебе очень больно, девочка моя?
Наташа кивнула:
– Сидеть больно.
В ванну малышка опускалась очень осторожно, морщась от жгучего прикосновения горячей воды к раненой плоти, ведь кое-где виднелись запекшиеся кровяные рубцы. Но постепенно тело привыкло, и она расслабленно вытянулась, отдаваясь благодатному теплу и покою. Игорь Сергеевич смотрел на мертвенно белое, сквозь воду такое знакомое, нагое тело своей внучки-любовницы и не испытывал ни обычного возбуждения, ни похоти, ничего кроме острой жалости и стыда за прошлое.
– Ты полежи, погрейся, а я чай пока поставлю. Оля заваривала...
Она улыбнулась в ответ, не открывая глаз, и проговорила:
– Олечка хорошо заваривает. Вкусно.
– Да, с малинкой попьем.
– И с булочкой, угу? Ты сегодня булочки покупал? У тебя остались?
– Остались.
Он вышел на кухню и, отдалившись от внучки, приблизился к непроходящей, а теперь усиливающейся тревоге. Шум каждой машины за окном заставлял его вздрагивать и ждать шагов на лестнице. Потом он нашел в шкафу кое-что из ее одежды, выбрал трусики (те. В которых Ната прибежала, были выпачканы кровью), теплые колготки и футболку с длинным рукавом, свитер, да еще халат.
Наташа купалась минут двадцать. Почти все время он пробыл возле нее в тягучем беспомощном молчании. Что он мог сказать, чем утешить эту несчастную маленькую девочку?
От всех этих одежек внучка отказалась, и голенькая закуталась в длинный дедов халат.