Исправительная школа

День начался с большой неприятности. Старшая учительница нашей воспитательной школы подняла меня и поставила по центру класса:

– Сегодня, Егорова, твоим воспитанием займется сам директор. Я уже доложила ему о твоем вызывающем поведении. Он был взбешен и сказал, что неисправимых девочек не бывает, есть только те, которых мало пороли. И высказал желание взяться за тебя всерьез. В 16.00 ты должна быть у него в кабинете. Только не опаздывай. И не забудь захватить с собой свою плеточку.

"Да, Катька, не повезло тебе", "Покажешь вечером задницу", "Я думаю, что одной плеткой дело не обойдется", "Конечно, как минимум, розги пойдут в дело, а то и трость", – "утешали" меня на переменках одноклассницы.

Ровно в четыре часа с дурацкой черной плеткой в руках я постучала в приемную. В очереди к директору стояли две наши воспитательницы и еще один незнакомый мне человек.
– Куда? – сурово остановила меня секретарша.

– К директору.

– Зачем?

– Мне велели: Он велел: он хочет, – слова застряли у меня в горле.

– Ты что, говорить по-человечески не умеешь? – противная секретарша не имела ни капли сострадания.

– Я: на порку, – еле выдавила из себя.

– Ах, вот в чем дело, – хозяйка приемной саркастически улыбнулась. Будто она и вправду не понимала куда я и зачем, не понимала, для чего я держу в руках плетку. – Как фамилия?

Она подняла телефонную трубку: "Игорь Васильевич, к вам Екатерина Егорова. Желает получить наказание. Хорошо, я поняла". И обернулась ко мне: "Снимай юбку, трусы и давай их сюда. Чтобы не убежала. Становись в угол и жди. Здесь люди решают более важные вопросы, чем надрать какую-то глупую задницу".

Полуобнаженная, под внимательными взглядами чужих людей я вся вжалась в угол, стараясь быть менее заметной. Ужас, до чего стыдно! Совершенно не желая этого, я стала центром внимания.

– Да уж, если сам директор будет заниматься, значит, отбилась-таки девка от рук, – заметила одна из воспитательниц.

– Ну ничего, попа большая, можно воспитывать, – вторила ей коллега.

– А что это за синяки на ягодицах и бедрах? – вступил в разговор мужчина.

– Наверное, ремнем пороли, – тоном профессионала заметила одна из воспитательниц. – Дней пять назад. У нас ремень получают за плохое поведение: может, в спальне шумела или на урок опоздала.

Со мной они даже не общались, относились как к существу неодушевленному. Нестерпимо медленно тянулись минуты. Я переминалась с ноги на ногу, теребя в руках плетку, и ждала. И от наступления неизбежного чувствовала легкую тошноту. Нет, правду говорят, что ожидание порки – хуже самой порки. Хотя и порка тоже не сахар.

Зажужжал селектор: "Кто еще в приемной?"

– Василий Игнатьевич из котельной и эта, Егорова, скучает.

– Чтобы не скучала, всыпь ей десяток. На своем столе. Плетку она принесла?

– Принесла, Игорь Васильевич. Хорошо, Игорь Васильевич.

Секретаршу звали Леной. Это была стройная, вечно недовольная девушка лет 25-30, которая с большим злорадством относилась к мучением девушек в этом кабинете. И чем красивее была девушка, тем большее злорадство испытывала Лена. Егорова с ее невысокого роста, но очень женственным, округлым телом, детской, наивной мордашкой относилась именно этому типу.

– Слышала, что сказано? А ну-ка облокотись на стол и дай свою плетку!
Лена обычно водила девушек на порку. Почему-то держа их за ухо. Но чтобы она сама кого-то драла, я не слышала. Однако делать нечего, приказы директора не обсуждаются.

– Руки вперед, обхвати стол! – эта паршивая секретарша секла больнее, чем некоторые воспитательницы, с оттяжкой. За что, что я дергала ногами, получила от нее несколько раз по пяткам.

– Мне можно идти? – спросила я после экзекуции, потирая руками поротую задницу.

– Куда идти? – удивилась Лена. – А к директору на воспитательную беседу я пойду, что ли?

И опять ожидание в углу. Только плетка уже лежала на столе, а руки мне приказали держать над головой. Лена в отсутствии посетителей красила губы.

– Пусть зайдет, – опять подал голос селектор.

Я представилась, как положено: "Егорова Екатерина, 16 лет, три месяца в исправительной школе, нарушила режим, была наказана в приемной".

– В приемной было не наказание, а прелюдия, – шеф сидел за большим дубовым столом. – Учишься хорошо, знаешь, что означает слово прелюдия? Твоя плетка никуда не годится. А вот сейчас ты почувствуешь, что такое настоящее наказание. Подай мне вот эту красивую длинную розгу. И хорошо наклони ту часть тела, для которой она создана.

Драли меня в положении стоя. Я низко наклонилась и взялась руками ниже коленок. Сама, без напоминания. Шеф даже не стал делать замечаний, а сразу начал пороть. Специфический свист розги переходил в жуткую боль. Казалось, что розга разрывает кожу на части (конечно, это впечатление было обманчивым и я это знала: в школе до крови не секли никогда, только до образования четких и ярких полосок).

– Стой спокойно, Егорова, а то прыгаешь, как заяц, – несколько раз одергивал меня Игорь Васильевич, продолжая наносить удары. – Стой и думай о своем поведении.

Это означало, что порку я переношу хорошо. Вот если бы я осмелилась изменить позу, уклониться от ударов или упаси Боже закрыть зад руками, за это по школьным правилам мне могли назначить такое дополнительное наказание! И подумать страшно! Поэтому, превозмогая боль, я старательно подставляла свой бедный задик под новые удары, выпячивая попу как можно сильнее.

То, что меня перестали наказывать, я поняла, когда палец директора прошелся по моей щелке. Вниз-вверх, вниз-вверх, потом немного внутрь, пока не уперся в целку. Было очень непривычно чувствовать в себе палец, к тому же помимо твоей воли, к тому же практически незнакомого мужчины. "Стой смирно, Егорова, это осмотр", – приструнил меня Игорь Васильевич, когда я начала слишком активно двигать тазом.

Еще девки из класса говорили, что у меня там все очень видно, когда меня наклоняют. Больше, чем у других. Девки всегда хихикают, когда во время общего наказания наблюдают, как у меня влажнеют и набухают губки. Я знаю, что это стыдно, но ничего поделать не могу. Когда сечет женщина-воспитательница еще ничего, а вот когда приходится наклоняться перед мужчиной и он заходит сзади, я ничего не могу с собой поделать. Валька, длинная и худая, как доска, говорит, что я блядь. А я отвечаю, что, в отличие от некоторых, еще целка.

Игорь Васильевич вытер влажный палец об мои бедра и зашел спереди, упершись брюками в лицо. Я почувствовала, что там что-то шевелится и отвернула голову.

– Стань на колени, – велел шеф. – Егорова, ты разве не знаешь, что надо делать в такой ситуации?

Я знала, что некоторых наших девочек карают не только поркой. Иногда воспитатели уводили особо непослушных в свои кабинеты и оттуда девки выходили раскрасневшиеся и не очень твердой походкой. Что такое секс, я имела очень смутное представление. Зато часто слышала, как девки говорили в спальне "сосать", "взять в рот", "оттрахать", а тихоню Ирку все время дразнили, что ее "возьмут в три дырки".

Директор расстегнул свои брюки и я впервые в жизни увидела мужской член. Большой, толстый, красный, он вызывал одновременно и страх, и отвращение, и притягивал мой взгляд. Шеф развалился в своем кожаном кресле: "Ползи сюда, Егорова, будешь его целовать".

"Значит, мне будут давать в рот", – внезапно поняла я. Мне сразу же захотелось убежать. Но в приемной сидела мымра Лена, в кабинете сердитый директор, а на столе возле него лежала ужасная, секучая розга. Убегать было некуда, и я засеменила к шефу. Он по-хозяйски взял меня рукой за затылок и сказал: "Давай! И старайся!".

Я действительно старалась, выполняла все его команды: облизывала его большие отвисшие яйца, проводила язычком по стволу, а потом круговые движения по головке, брала за щеку, сосала, как леденец и даже пыталась взять глубок, до горла. Необходимый ему ритм шеф задавал, держа меня за уши, словно какую-нибудь собачонку. Когда предмет его гордости внезапно напрягся, а директор начал часто дышать, он резко оттолкнул меня: "Даже не ожидал, Егорова, что ты такая способная. На вид ведь дура дурой. Теперь бегом на диванчик и раздвинь пошире ножки".

Я не захотела. Во-первых, было обидно за "дуру", я ведь так старалась! Во-вторых, не хотелось, чтобы мне пробили целку. Я ею дорожила! Увидев, что я отрицательно замотала головой, шеф взял в руки розгу: "25 горячих за непослушание!". Теперь меня перегнули через спинку кресла и выдрали очень основательно. Затем велели вытереть слезы и опять подтолкнули к дивану. Я в ужасе отпрянула.

– Как хочешь, – улыбнулся Игорь Васильевич. – Опять 25!

Я реву, он ноль внимания. Поставил на колени на журнальный столик. Сиськами я опиралась на стол, руки держала вытянутыми. Сзади все, как на выставке. Он подошел, пощекотал пальцем. Стало приятно. Думаю: "А если сейчас вставит? Ну и пусть!". Но нет – боль я почувствовала совсем другого рода: острую, жгущую, на ягодицах.

– Раз ножки не раздвигаются, терпи!

– Раздвигаются, раздвигаются, только не бейте больше, очень больно! – я уже согласна на все.

– Ну что же ты? Все, что обещано, будет твое. Все 25 получишь до единого, а, может, и больше, – издевается надо мной. – Исполосую тебе задницу, как положено. Ведь ты дура, да? Из писюли разве что по ногам не течет, а она головой машет. Дура так и есть!

Действительно, всыпал все 25. И даже дал три дополнительных – по бедрам, очень сильно, "чтоб помнила долго!".

Слезаю, до попы дотронуться больно, а лезу на диванчик. Сама! Становлюсь рачком и жду.

– Стой, не торопись! – останавливает мое рвение шеф. – Постели сначала простынку, а то диван мне запачкаешь. К тому же, перед тем, как мужчина тебя отымеет, ему нужно пососать. Всегда! Поняла?

– Поняла, Игорь Васильевич, я буду стараться.

Сама подползаю, сама расстегиваю брюки, достаю немного подупавший член и язычком, язычком – нежно так, чтобы только не бил! Шеф смотрит сверху – сурово и требовательно, аж трясусь, так боюсь ошибиться, сделать ему что-то не так! Но его член стремительно увеличивается у меня во рту! Это значит, что все правильно. Поднимаю глаза и робко смотрю на него.

– После трепки у тебя еще нежнее получается. Хороший котенок! – гладит меня по голове, потом опять берет за уши и убыстряет темп.