Исправительная школа

В первый раз я думала, что за уши – это унизительно для девушки! Во второй – радуюсь, что мое старание ему нравится, что сечь, вроде, больше не собирается. Вот как за неполных полчаса меняется психология женщины!

– Я люблю, когда девочка делает это долго, – у шефа явно улучшается настроение. Но у меня деревянеет язык и скулы. Видно, устала. Голова уже не поспевает за ушами. А он хочет ритма. Боже мой, он ищет розгу! Он ее нашел! Берет в руки: Нет, только не это! К счастью, розга больше не сечет. Он только легонько дотронулся ее концом до моей исполосованной попы – а я уже завертелась всем телом! Верчусь, как угорелая, темп сразу же вырос. Игорь Васильевич улыбается. Возможно, со стороны это выглядит смешно.

– Молодец, Егорова, ты отлично поддаешься дрессировке!
Неожиданно он освобождает мой ротик и, взяв рукой за затылок, другой показывает на диван: "Бегом туда!". Не знаю почему, но я поползла на четвереньках. Он рассмеялся и продолжал командовать. Раньше я не слышала таких команд, но откуда-то узнавал. Ах, из девчачьих разговоров в спальне, когда воспитатели выключат свет. "Ложись на спинку!", "Ножки шире!", "Еще шире, я сказал шире!", "Согни и подними колени, придержи их руками!". Какой стыд! И как болит задница! Ну, почему он смотрит так насмешливо?

– Потрогай себя там. Влажно?

Ну, конечно, же. Даже мокро. А сказать это не могу!

– Не слышу?! – шеф недоволен.

А я опять вижу в его руках розгу. Он замахивается и я отчетливо вижу – поза это позволяет – как прут опускается на мою беззащитную голую попку. Боль жутчайшая!

– Да-да-да, у меня там очень мокро, очень влажно! – ору во весь голос.

– Не так громко, Лену этот вопрос совершенно не интересует, – улыбается и устраивается между моих ножек. – Пальчик можешь вынимать. У меня для этой цели есть другой пальчик, ничем не хуже.

Чувствую, как в меня начинает вдвигаться что-то огромное. Больно становится, когда он упирается в мою перегородку. "А-а-а-а!", – вскрикиваю громко. Шеф отступает. Он не торопится, играет со мной, как кошка с мышкой. Надавит – и отпустит, надавит – и опять отпустит. Боль совершенно другого рода, не такая, как при порке – ноющая, тупая. Но очень сильная, когда он всем телом навалится. Я вся потею, от боли сжимаю кулачки, мотаю головой из стороны в сторону. Чувствую, как во мне что-то начинает рваться. Неужели? Скорее бы! Но нет, опять отпустил.

– Поиграйся, – заставляет гладить свои яйца. Мне не хочется, но боюсь ослушаться.

И опять надавливает! И опять не до конца! Настоящий садист! Попа жжет, внутри будто рана саднящая, а надо еще ему приятно делать. Ну, что за день такой паршивый?!

– Больно, Егорова

– Очень! – уже не увиливаю от ответа. – Лишаться невинности всегда больно, хорошо, что это только один раз в жизни. И, я уверен, ты его запомнишь!

Резко выходит из меня. Что, все?

– Становись, как стояла, получая последнюю порцию!

Быстренько упираюсь на коленки и сиськи. Игорь Васильевич пальцами раздвигает мои половые губки и начинает вставлять сзади. Не знаю почему, но так мне еще больнее.

– Отсюда вид лучше, – слышу его голос. – Попка такая красивая! Расписал я тебя, Егорова, от души.

Несколько движений и – то ли шеф не рассчитал, то ли не смог больше сдерживаться – но он воткнул в меня полностью! Я почувствовала это даже не внутри, а по тому, как его волосы на лобке начали щекотать мою попу. А когда он прижимался к полосам на ягодицах, я опять чувствовала острую боль – словно бы меня опять начали пороть.
– Не стой, как труп, шевели задом, насаживайся на него, – шеф по-хозяйски похлопывал меня по бедрам. – Давай, давай!

Не могу сказать, что мне приятно, но стыд и боль, кажется, минули. Более того, мне, кажется, начинают нравиться эти рывки. "А скажи-ка, Егорова, – шеф крепко берет меня за бедра, – а что лучше: Он или розги?". Я понимаю, о чем речь, и, пытаясь сохранить равновесие, громко отвечаю: "Он".

– Это правильно, – улыбается Игорь Васильевич. – А теперь чуть поднимись и обопрись на ладони, а то третья дырочка обидится.

Шеф широко разводит в стороны мои ягодицы, а затем ловко помещает туда кончик своего указательного пальца.

– Пожалуйста, умоляю, только не в задницу! – поворачиваю голову и с надеждой смотрю в его глаза. Девчонки часто рассказывали, как это больно. – Пожалуйста, я не выдержу!

– Хорошо, хорошо. Не хочешь, так подай розгу!

"Опять розга?! Нет, только не это!" От одной мысли, что меня сейчас будут драть, становится не по себе. Начиная с сегодняшнего дня "розга" для меня какое-то волшебное слово.

– Давай, давай, Егорова! – хлопок ладонью по бедрам. – Как мы быстро соскучились по трепке! Вот твой прутик лежит, на столе. Неси, буду учить.

Быстро становлюсь, как мне велели, поворачиваю голову и опять жалобно смотрю на директора: "Игорь Васильевич, пожалуйста, не надо! Я не подумала. Давайте меня в попку – сильно-сильно! Я буду стараться!".

– Ладно, – улыбается шеф, – считай, что разжалобила.

Без излишних приготовлений прикладывает свою дубину к моей узенькой девственной попочке. Минута – и меня начинает разрывать на части. Какая боль! "Не дергайся, дуреха, расслабь живот – будет легче, – слышу голос сзади. – Стой спокойно и не ной! Еще все впереди: даже головка до конца не вошла, а он должен быть в тебе весь!"

Слезы сами брызнули из глаз. "И когда же этот ужас закончится?" – подумала.

– Неужели так больно? Тогда можешь считать, что я тебя наказываю. Ведь воспитательница просила взяться за тебя строго. И оголи свои грудки. Ведь я их так и не видел. Да-да, маечку вверх! И пусть себе болтаются, это красиво.

"Я опять чувствую задницей волосы на его лобке. Это значит, что он вошел весь! И сколько мне еще терпеть?"

Оказалось, недолго. Внезапно шеф напрягся, до боли крепко схватил меня за бедра – так же внезапно обмяк. Ну, вот и все, он садится на диван.

– Подай мне воды, Егорова, и стань на колени. Спасибо. А теперь повернись. Жжет попа? – директор проводит пальцами по моим ягодицам. – Вижу, что жжет. А знаешь почему? Потому что ты дурочка. У меня ведь в этом кабинете почти все твои подружки побывали. Кто один раз, кто больше. Большинство из них сами соглашались. Некоторых приходилось пугать, некоторых пороть. Но чтобы для улучшения работы мозгов требовались две порции по 25, да еще десять плеток от Ленки – это впервые.

Когда в следующий раз вызову, будешь умнее? Ну, я так и думал. Бери салфетки и марш в угол. Постой, пока из попки вытечет все лишнее. Оденешься в приемной и можешь быть свободной. Но учти, что я буду регулярно контролировать твое поведение. Трусы я, правда, одела с большим трудом – попа вся вспухла, ходить было трудно, а сидеть вообще невозможно. К тому же вскоре трусы пришлось снимать опять – показывать воспитательнице свой поротый зад. "Ну, что же, Егорова, получила ты отменно!" – решила она и постановила, что как минимум ближайшие сутки я буду ходить с обнаженным низом. Являя для других воспитанниц живой пример наказанного порока.

Подобная мера влияния на нарушительниц в нашей школе практиковалась, но впервые я ощутила ее на себе. Как это было ужасно! В классе, в спальне, в коридоре, в столовой я непременно становилась центром внимания. "Сам директор порол!" – слышала я за своей спиной и думала: "Хорошо, что они не знают, что он еще делал со мной!".

Во время общего ужина воспитательница подняла меня с места, заставила стать на табуретку и еще раз обратила взгляды присутствующих: "Закончив есть, каждая должна подойти к этой девочке и воочию убедиться, какие следы оставляет директорская розга. Учащаяся Егорова получила наказание за то, что опаздывала и плохо выполняла хозяйственную работу. Теперь о каждом ее проступке будет немедленно доложено директору и она опять будет получать порку. На ее месте может оказаться каждая из вас. А наиболее реальные шансы имеют Карташова и Соколовская".

В туалете две девочки из "стареньких" схватили меня за руки: "Колись, соплячка, компостировал тебя шеф?". Так как я молчала, одна из девок закинула меня себе на спину, так что я потеряла опору под ногами, а вторая задвинула в щелку палец. "Хоть трактором заезжай!" – заржала она. Я лягнула ее ногой – от боли и обиды. Вдвоем они бросили меня на пол. На шум заглянула воспитательница, и все трое немедленно были перепроважены в ее кабинет. Здесь мы написали объяснительные, после чего каждая получила по 25 горячих плеткой, облокотившись на стол. Девкам ничего, а я выла белугой, им даже пришлось меня держать. "Извини, Егорова, но твоя объяснительная утром ляжет на стол директора", – сказала воспитательница, по-моему, даже жалея меня.

Спать я не могла, хотя и лежала на животе. На уроках мне было тяжело сидеть, но зато преподаватели часто вызывали меня к доске. Когда я поворачивалась к сидящим своей исполосованной задницей, класс неизменно начинал хихикать. Даже высеченные вчера одноклассницы, которым разрешили ходить в юбках, не проявляли ни тени сострадания.

Но больше всего я боялась, что мою объяснительную покажут шефу. Хотя, конечно же, надеялась, что он разберется, накажет виновных, а меня простит. Но на предпоследнем уроке в класс, улыбаясь, вошла секретарша Лена. "Егорова, ровно в 13.00 к директору, – объявила она и по-особому растягивая буквы добавила, – б-е-з т-р-у-с-о-в!". Все краски мира для меня померкли. "Видать у тебя и вправду черная полоса в жизни", – сочувственно улыбнулась учительница. "Да, и красная полоса на попе, – добавила подлиза Анька. – И даже не одна полоса, а много".

Учитель химии, противный похотливый старик, назначил меня дежурной. Когда все ушли, заставил мыть полы и, низко нагибаясь, руками собирать мусор возле его стола. Сам же похлопывал меня по заднице, лез пальцами куда ему не надо (а попробуй не послушайся, розги-то вот они – в углу стоят!) и поторапливал: "Шеф ждать не любит!". Неудивительно, что в кабинет директора я, запыхавшаяся, с голым задком и передком, вошла, когда электронные часы над входной дверью показывали 13.02. Подлая Лена сняла телефонную трубку и доложила: "Игорь Васильевич, Егорова опоздала".

На этот раз аудиенции я ожидала стоя на коленях. В приемной никого не было, секретарша пила чай и вела со мной задушевную беседу.